В поисках Рейчел Уоллес
Шрифт:
– Энергия, заключенная в изяществе, – произнес я.
– Прости? – переспросила она.
– Я просто пытался найти формулу, которая передала бы твое состояние оживленного спокойствия.
– Оксиморон [25] , – сказала она.
– Таким уж я уродился.
– Ты прекрасно знаешь, что такое оксиморон, – ответила она. – Я хотела, чтобы ты знал, что мне тоже это известно.
– Ты знаешь все, что тебе нужно знать.
– Садись, – попросила она, – и расскажи мне, что ты раскопал в библиотеке.
25
Оксиморон (оксюморон) – стилистическая фигура, сочетание противоположных по
Я сел возле нее, положив ноги рядом с ее ногами, а руку снова ей на плечи, откинул голову на сцинку дивана, закрыл глаза и произнес:
– Я раскопал, что "Бельмонтский комитет бдительности" – это нечто более серьезное, чем я предполагал. Он был основан во время Корейской войны Инглишем-отцом, чтобы бороться с коммунистической заразой в этой стране. Старику Инглишу удавалось сдерживать коммуняк до самой его смерти в шестьдесят пятом, после чего дело семьи, а именно, насколько я понимаю, борьба с коммунизмом, перешло в руки его единственного сына, Лоуренса Тернбулла Инглиша-младшего. Была еще дочка, Джеральдина Джулия Инглиш, но она уехала в Гаучер-колледж, потом вышла замуж и перестала поддерживать семью. Может быть, полевела в колледже, путаясь со всякими профессорами, симпатизирующими коммунистам. Как бы то ни было, сейчас мы имеем Лоуренса-младшего, выпускника Гарварда шестьдесят пятого года, и его мамашу. Они живут в старом особняке, имеют состояние в пятнадцать миллионов или около того, оно не дает им умереть с голоду, занимаются комитетом, проповедуют Евангелие, открывают новые отделения и подавляют любое сопротивление, как только оно возникает. У комитета есть отделения в большинстве колледжей города, в некоторых высших школах и почти по всему штату. По последнему подсчету семьдесят седьмого года – девяносто шесть отделений. Они расплодились вокруг Бостона как поганки, особенно когда началась эта эпопея с перевозками школьников. Тогда появились отделения в Южном Бостоне, Дорчестере, Гайд-парке – везде. Лоуренс-младший был на баррикадах, когда автобусы приехали в Высшую школу Южного Бостона. Его арестовали: один раз – за препятствие движению транспорта, а второй – за неподчинение совершенно законному приказу полицейского. Оба раза мамочка находила поручителя для сынка, не успевала патрульная машина доставить Лоуренса в участок. Во второй раз он подал жалобу на грубость полиции, а именно на некоего Томаса Дж. Фогерти из Фитчбурга, который, очевидно, пинком сапога помог ему залезть в машину. Случай замяли.
– И это все, чем Инглиш занимается, – руководит " Комитетом бдительности"?
– Я знаю только то, что прочел в газетах, – сказал я. – Короче говоря, картина такова: истинный патриот пытается сберечь свои пятнадцать миллионов от красных.
– А дочка с этим не связана?
– О ней ничего не сказано. Последнее сообщение было в шестьдесят восьмом году – о ее свадьбе с каким-то парнем из Филадельфии. Ей тогда было двадцать.
– А чем она сейчас занимается? – спросила Сьюзен. Она опять рисовала пальцем круги у меня на ладони.
– Не знаю. Какая тебе разница?
– Никакой, просто любопытно. Пытаюсь интересоваться твоей работой, радость моя.
– Это предназначение женщины, – глубокомысленно произнес я.
– Я провела целый день в разговорах с родителями детей, неспособных учиться.
– Это приносит дурачкам какую-то пользу?
– Ты чертовски тактичен. Нет, никакой. Это дети, страдающие дислексией [26] и подобными болезнями.
– И что говорят родители?
– Ну первая родительница хотела узнать, будет ли эта проблема отражена в аттестате. Парень в одиннадцатом классе – и не умеет читать. Я сказала, что не совсем поняла, что она имеет в виду. А она объяснила, что беспокоится, как повлияет подобная запись в аттестате на шансы ее ребенка попасть в хороший колледж.
26
Дислексия – неумение читать, связанное с умственными расстройствами.
– Ну, по крайней мере, она открыто заявила о своих целях.
– А следующая мать – отцы обычно не приходят – следующая мать сказала, что это наша работа – учить ребенка и что ей надоело выслушивать извинения.
– Мне кажется, – сказал я, – что я несколько лучше провел время в библиотеке.
– Угли, по-моему, в самый раз, – перебила Сьюзен. – Ты займешься бифштексами?
– Где написано, что жарить бифштексы – мужское дело? – возмутился я.
– Там же, где рассказывается, какую сексуальную активность будят в человеке бифштексы и грибы, – с сияющим лицом сообщила Сьюзен.
– Сейчас же займусь бифштексами! – воскликнул я.
20
Сьюзен отправилась на работу около восьми по свежему сверкающему снегу, каким он бывает в пригородах. Я задержался, помыл оставшиеся после вечера тарелки, убрал постель и принял душ. Мне совершенно не хотелось попасть в утреннюю толчею на дороге.
В десять часов одиннадцать минут я уже шел по аркаде Парк-сквер-билдинг, чтобы поговорить с Манфредом Роем. Его не оказалось на месте. Старший парикмахер сообщил мне, что Манфред сказался больным и, вероятно, лежит дома в постели.
– Он все еще живет на Коммонвелт-авеню? – спросил я.
– Я не знаю, где он живет, – ответил парикмахер.
– Наверное там. Я поеду и узнаю, как он, – сказал я.
Парикмахер пожал плечами и продолжил подрезать волосы над ухом какого-то парня. Не спеша я прошел пару кварталов по Беркли-стрит к Коммонвелт. Когда мы впервые взяли Манфреда, он жил ближе к реке, на углу с Дартмут-стрит. Я прошел по аллее к нужному дому. Снег был еще чист и свеж после недавнего снегопада. Дорожка была расчищена, и люди прогуливали по ней собак. Трое подростков играли во фрисби и пили пиво "Миллере" из прозрачных стеклянных бутылок. Мимо меня прошла женщина с бультерьером. На собаке был свитер из шотландки, и она изо всех сил рвалась с поводка. Мне показалось, что ее глаза смотрели озабоченно, но это было бы, пожалуй, слишком по-человечески.
На углу Дартмут-стрит я остановился и подождал зеленого света. На другой стороне улицы, перед домом Манфреда, четыре человека сидели в синем "понтиаке". Один из них опустил стекло и заорал через улицу:
– Ты Спенсер?
– Да, – ответил я, – Спенсер. Как английский поэт.
– Мы хотим поговорить с тобой.
– Бог мой, – протянул я, – жаль, что я не додумался сам сказать эту фразу.
Они выбрались из машины. Тот, что говорил, был высоким и угловатым, как будто его собрали из конструктора "Лего". На нем была флотская фуражка вахтенного, клетчатая куртка, как у лесоруба, и коричневые штаны, которые не доставали до черных ботинок. Рукава куртки были ему коротки, и из-под них торчали узловатые запястья. Руки у парня были большие, с торчащими суставами. Челюсть его постоянно двигалась, и, переходя улицу, он сплюнул табачную слюну.
Остальные трое выглядели очень мощно, как люди, которые давно занимаются тяжелым физическим трудом. Самый низкий из них был слегка кривоног, вокруг глаз у него виднелись глубокие шрамы, а нос был толще, чем следовало бы. На мне тоже присутствовали похожие отметины, и я знал, откуда они берутся. Либо он слишком поздно бросил бокс, либо проиграл больше боев, чем я. Лицо его походило на бейсбольную рукавицу кетчера.
Все четверо выстроились передо мной поперек аллеи.
– Что ты здесь делаешь? – спросил высокий.
– Регистрирую всяких подонков, – ответил я. – Если считать вас четверых и Манфреда, у меня их уже пятеро.
Кривоногий урод заявил:
– Он хамит, Джордж. Дай-ка я его вырублю.
Джордж покачал головой.
– Ты ищешь неприятностей, парень, – ты их получишь. Мы не хотим, чтобы ты беспокоил Манфреда, – сказал он мне.
– Ты тоже из клана? – спросил я.
– Мы сюда не трепаться пришли, – произнес Джордж.
– Ну конечно, ты из клана, – продолжал я. – Гладко говоришь и так же гладко одет. Где Манфред? Мама не выпускает его из дома?