В поисках «Руритании»
Шрифт:
Не прошло и двух часов, как они уже ехали на вокзал Лертер Банхоф, откуда в семь пополудни по Гринвичу отбывал «шнелльцуг» экспресс «Берлин-Варшава».
Прибыв в Санкт-Петербурге Безим с Рукавишниковым вышли на перрон Варшавского вокзала. У входа в дебаркадер их встречал поджарый, похожий на охотничью собаку породы пойнтер, господин в шинели Министерства внутренних дел; он представился надворным советником Эвертом, и по некоторым, понятным лишь жителю российской столицы мелочам, Рукавишников угадал во встречающем сотрудника Особого корпуса жандармов. Господин оказался нелюбопытен и неразговорчив: видимо, он заранее получил инструкции, а потому сообщил, что начальник Морского Корпуса (тут господин посмотрел на часы, украшавшие квадратную башенку над готическим окном) примет их через два часа. Предложение отобедать в привокзальном ресторане он отверг, сославшись на неотложные дела, и раскланялся, оставив квадратик бежевого картона.
Занятно, подумал Рукавишников, а ведь барон (титул вместе с фамилией и адресом значился на визитке) не поинтересовался, знают ли гости столицу и смогут ли самостоятельно добраться до места? Видимо, он уже в курсе, что один из визитеров – коренной петербуржец…
До места они добирались на лодчонке, нанятой на Обводном канале. Проще и быстрее было бы доехать на извозчике – по Измайловскому проспекту, до Сенатской, через Николаевский мост и прямиком на Васильевский остров. Но Рукавишникову, который уже три года не был дома, вдруг до боли захотелось посмотреть на город с воды. Тем более, что и торопиться было особо некуда: впереди целых два часа, они даже успеют перекусить в каком-нибудь приличном заведении.
Здание Морского Корпуса выходило на набережную, между одиннадцатой и двенадцатой линиями Васильевского острова. Рукавишникову приходилось уже здесь бывать: два года назад, в день, когда он по поручению графа Николы, привез его двенадцатилетнего наследника в Императорский Морской Корпус.
Их ждали. Из обширной прихожей дежурный, безупречно вежливый лощеный лейтенант, провел гостей в огромное лишённое колонн помещение – знаменитый "столовый зал". Высоченные окна, зеркально начищенный паркет; массивные бронзовые люстры с бесчисленными хрустальными висюльками. Над парадным входом – галерея, стены украшены гербами и барельефами военных трофеев. У дальней стены стояла огромная, размером с многовёсельную шлюпку, модель двухмачтового корабля. Провожатый, чуть замедлив шаг, объяснил, что модель брига "Наварин" стоит здесь отнюдь не для украшения: рангоут и такелаж в мельчайших деталях соответствуют настоящему паруснику, и на модели проводят занятия по морской практике. А в торжественные дни даже поднимают паруса и флаги расцвечивания.
Столовый зал остался позади. Гости миновали очередной коридор, поднялись по узкой лестнице и оказались перед высоченными, под самый потолок, дверьми кабинета начальника Морского Корпуса.
Контр-адмирал Арсеньев принял Вильгельма Евграфовича радушно. Им случалось встречаться на заседании Русского Географического Общества, когда, в свой последний визит в Санкт-Петербург, три года назад Рукавишников делал доклад о новейших исследованиях в Палестине. Контр-адмирал, состоявший в Русском Палестинском Обществе, чрезвычайно заинтересовался этим выступлением и засыпал гостя множеством вопросов.
Арсентьев был предупрежден о визите, и Рукавишников нисколько не сомневался, что и здесь постарался барон Эверт. После обмена любезностями, Арсеньев предложил гостю кресло – монументальное, обтянутое черной кожей на бронзовых фигурных гвоздиках сооружение и отослал адъютанта за кадетом Румели. И деликатно вышел из кабинета, когда Рукавишников протянул мальчику толстый, облепленный гербовыми сургучными печатями, пакет.
III
– Побудьте здесь, пока не закончится третий урок, и уж тогда ступайте к роте. – сказал Воленька. – Сколько там осталось-то, четверть часа, не больше…
И вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Находиться днем в ротных комнатах не полагалось – разве что, забрать что-нибудь с разрешения ротного фельдфебеля, или зайти ненадолго, после завтрака, перед строевыми учениями. Большую часть дня комнаты пустовали, и лишь после обеда наполнялись веселым шумом. Ваня Смолянинов сидел на стуле, болтал от нечего делать ногой и вспоминал, как отсюда, их этой самой ротной комнаты началась когда-то их кадетская жизнь…
Иван, как и Никола, оказались в Корпусе позже остальных первогодков – те уже успели к их прибытию примерить форменки и немного освоиться. Но так уж получилось: из Севастополя Ваня с матушкой отбыли заблаговременно: решено было добираться до Санкт- Петербурга через Москву, чтобы посетить заодно и старую столицу, где мальчик до сих пор ни разу не бывал. Но уже в Курске, куда они заглянули по дороге, чтобы навестить дядюшку, отставного ротмистра Нижегородского кирасирского полка, коротавшего век в поместье, их нагнала телеграмма: «Александръ Ивановичъ боленъ зпт при смерти зпт черезъ два дня отпоемъ зпт возвращайтесь.» Разумеется, они тотчас кинулись назад!
К счастью, кризис к их приезду благополучно миновал (отец ухитрился подхватить инфлюэнцу), но время было упущено, и к приемным испытаниям Иван уже не поспевал. Мальчик, было, приуныл он, сын и внук морских офицеров, бредил Морским Корпусом, не мысля для себя иной карьеры! Выручил начальник отца, и в новый вояж мальчик отправился, имея в кармане письмо к контр-адмиралу Арсеньеву от его однокашника, командующего броненосной дивизии Черноморского флота.
На испытаниях, устроенных персонально для них двоих, Николка и познакомился со своим будущим товарищем, молодым графом Николой Румели, приехавшим учиться в Корпус с далеких Балкан. решил за нового знакомого заковыристый пример по арифметике, а тот помог с вопросом по естественной истории. С того дня началась дружба наследника балканского вельможи и сына старшего офицера черноморского броненосца «Новгород».
С тех пор прошло уже три года, а будто бы ничего не изменилось! Тогда из ротной комнаты Иван с Николой отправились в спальни. Рота, как и сейчас, была на занятиях, и провожатый (это был не Воленька Игнациус, а другой, выпустившийся в прошлом году гардемарин) принялся знакомить их с местными порядки.
– Новых воспитанников в Корпусе делят по ранжиру – рассказывал фельдфебель второго специального класса, назначенный для присмотра за младшими кадетами. – Ставят по росту, а потом распределяют по номерам шкафчиков, коек, конторок и прочего. Но вы, господа, приняты позже остальных, так что извольте получить то, что есть и не канючить.
И указал на два свободных шкафчика.
– Этот – кадета Толстых: недавно помер в больничке от тифа, бедняга! Второй кадета Анненского, тот сломал ногу и, говорят, на всю жизнь хромым останется.
Ваня от неожиданности поперхнулся.
– От тифа? И часто у вас так?
– Да почитай, что каждый год. Чаще болеют вновь поступившие. гардемарин одарил новичков люциферовской ухмылкой. – Отчего случаются эпидемии, начальство доискаться не может, но, что ни год одного-двух отпевают. Говорят: всё из-за того, что у нас свой водопровод, а воду берут по трубам из Невы. Сейчас-то ничего, а вот весной, когда тает снег – тут-то и приходит главная зараза! Так что сырую воду пить строго запрещено, коли захочется пить – повсюду стоят баки с кипячёной.