В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком
Шрифт:
Границу Сербии я перехожу ясным январским утром, в первый день нового года по православному календарю. Последние несколько дней в Венгрии позволили мне приспособиться к холоду и местным обычаям: легкому кружению вальсирующих пар, теплым посиделкам за щедро накрытым столом — и к обилию шнапса! Однако бедность как следствие многолетней войны и периода эмбарго, наложенного ООН, здесь просто-таки бросается в глаза. В полях вокруг дороги крестьяне лихо колесят на стареньком тракторе MF35, прицепив к нему борону. На такой штуковине я ездил в 60-х, когда учился водить трактор на ферме своего отца. Эта крошечная машина с двумя огромными колесами тарахтит как ненормальная и тащит за собой тележку, в которую забрался какой-то старичок.
В одной из деревушек я встречаю Мичку, он тотчас приглашает меня вместе пообедать, а его друг Грегорий у нас вместо переводчика. Их приглашение звучит так настойчиво, будто они задумали на примере гостеприимства по отношению к странному путнику — то есть ко мне — показать миру всю доброжелательность сербов, которые всегда и всем улыбаются, и отмыться от репутации скандалистов, обижавшихся на всех подряд десятилетиями. За блюдом со свиными ножками Мичку, заметно нервничая, объясняет мне, что он самый обычный ассенизатор. Чистит септики. «Нечего стыдиться, если делаешь хорошо свою работу», — отвечаю я, с неподдельным интересом слушая рассказ об эффективности этой очистной системы. «Nazdrovia!» — чокаемся мы друг с другом, и под конец трапезы Мичку протягивает мне лист бумаги с номером своего телефона. «Будут проблемы — звони. Я соберу целую армию, чтобы тебя выручить!» Еще через несколько недель я буду хохотать, слыша точно такую же фразу в четырнадцатый раз! Похоже, в этой стране я защищен всеми и ото всех! Но сейчас я сижу с Мичку, и даже он сетует на то, что творится в стране. Он вспоминает страдания их несчастного соседа, Косово, и раскол бывшей Югославии на семь отдельных государств. Он сетует на крайнюю степень сложности взаимоотношений между различными сообществами.
— Даже крошечная ссора детишек, — говорит он, — может привести к небольшому вооруженному столкновению на уровне взрослых.
— Люди просто разучились радоваться счастью друг друга, — грустно добавляет Грегорий, опустив глаза. — Утром они просыпаются с чувством ненависти к самим себе и волей-неволей начинают ненавидеть всех остальных вокруг. Наши дети растут в атмосфере жестокости и нелюбви. И везде коррупция! Ты получаешь в месяц восемьдесят евро и, чтобы хоть как-то выжить, вынужден спекулировать чем-нибудь. Так делают все от мала до велика. В этой атмосфере очень трудно с кем-то подружиться…
Грегорий признается, что сильно скучает по общению с иностранцами, а мне приходится приложить немалые усилия, чтобы наконец завершить беседу с этим упрямым сербом. Я ухожу, нагруженный двумя килограммами сосисок и колбас, но сердце мое болит — оно ранено ужасающе острым одиночеством этих людей.
Проходя по берегам Тисы, которая буквально в нескольких километрах отсюда впадает в голубой Дунай, я то и дело встречаю душевных людей, которые говорят мне «Добро пожаловать! Входи!» Меня ждет целый хоровод лиц и судеб. Стефан вынашивает план постройки курортного комплекса на берегу реки… Славянин Градимир, работающий инспектором, наслаждается жизнью в атмосфере абсолютного семейного матриархата… Почтенная пожилая мадам Лепосава, которая никогда не снимает строгого черного платка, узлом завязанного под подбородком… Гробовщик Шимрак и его жена, хозяйка парикмахерской, которые беседуют со мной часами напролет, пока на вертеле жарится аппетитная свинина, чей аромат смешивается с запахом отменного шнапса, от которого я точно не откажусь, чтобы их не обидеть. Так много внимания, еще больше еды и целая река алкоголя! Вот какая Сербия открывается моему взгляду! Я вижу только ангелов, однако демоны здесь тоже присутствуют незримо, затаившись глубоко в душах… Как-то утром, когда мы вместе с детьми сажаем дерево мира на школьном дворе, я начинаю рассказывать ученикам о своем путешествии. Вдруг к нам подходит еще один маленький мальчик.
— А зачем мы сажаем это дерево? Учитель объясняет ему:
— Потому что это символ мира в нашей стране, и это дерево будет расти, крепнуть. Сейчас оно хрупкое и слабое, потому что маленькое. Ты будешь его оберегать?
— Да, буду, — убежденно заявляет мальчишка. — Если кто-то захочет его поломать, я ему морду разобью!
Я отправляюсь в сторону Ниша [84] , одного из древнейших городов на Балканском полуострове, и следую по той старинной королевской дороге, что некогда соединяла могущественный Рим с провинцией Дакия, ставшей территорией современной Румынии. Зима то и дело засыпает нас тяжелыми снежными хлопьями, дети ловят их с радостным смехом и носятся, распугивая кур, вокруг колодцев под решетчатыми крышами. Дух султана Сулеймана Великолепного, который завоевал христианскую крепость Белград, до сих пор витает в этих местах, перечеркивая воспоминания о других пришельцах из Индии, Турции, Центральной Азии,
84
Третий по величине город Сербии, после Белграда и Нови-Сада. В течение многих столетий — крупнейший на Балканах административный, торговый и военный центр. Здесь, в древнем городе Наис (лат. Naissus), родился император Константин Великий, узаконивший христианство. В разное время городом обладали фракийцы, иллирийцы, кельты, римляне, гунны, авары, византийцы, сербы, болгары и турки. Несколько раз он был оккупирован венграми и австрийцами. С 1878 г. является частью Сербии. Прим. ред.
— Ешь. Ешь. Как закроемся, пойдешь к нам домой ночевать.
Он представляет меня своей пожилой матери, очень веселой и живой, а потом и всем своим предкам, чьи портреты в нарядных рамках развешаны на стене вокруг старинных ходиков. На кухне в печи горит огонь, но в комнатах довольно холодно, и я, весь дрожа, засыпаю под несколькими одеялами. Наутро Зоран отвозит меня на свою ферму, где есть курятник, небольшой свинарник, сарай для угля и небольшие навесы, под которыми разложен урожай кукурузы. Когда мы возвращаемся в сторону его ресторана, я замечаю вдали старинную часовню, которую явно поддерживают в хорошем состоянии: она стоит прямо на холме, а рядом видны следы траншей и палисадов [85] . Зоран объясняет, что здесь в 1806 году разворачивался один из важнейших театров военных действий. Это происходило во время первого после трехсотлетней османской оккупации сербского восстания против турок. Две тысячи отважных повстанцев сумели одержать победу над армией, насчитывавшей шестьдесят тысяч турецких солдат. С тех пор в крипте часовни, где упокоились все павшие в этом сражении сербы, стоит массивный подсвечник, созданный из вражеских сабель и ружейных пуль. История гласит, что прадедушка Зорана, человек атлетического сложения, как только траншеи были вырыты, обежал их все и каждую попытался перепрыгнуть. Траншеи увеличивали до тех пор, пока даже он не сумел перескочить через них: тогда стало ясно, что ни один турок не сумеет сделать этого! Почти два века спустя Зоран хранит семейную легенду и пересказывает ее так эмоционально и задушевно, будто сам принимал участие в той битве. Его народ — это последние потомки крестоносцев, уверяет он, и даже небольшими силами они способны сдерживать захватнический пыл Ближнего Востока. Поскольку народы на Балканах непрестанно находятся в состоянии войны, они давно свыклись с тем, что имеют дурную репутацию среди остальных западных стран. Это стало почти нормой.
85
Временное военное укрепление, деревянный частокол.
— Но они забывают, что мы — форпост! Если падем мы, завоюют всех… Выслушав эти страшные слова, я провожаю Зорана до местной сельской лавки, где
здешние мужчины обычно собираются, чтобы расслабиться, посмеяться и обсудить все, что творится на их родной земле и в соседних странах. На прощание я желаю им только одного: мира. И продолжаю свой путь по замершим зимним бесснежным пейзажам — чередование увядшей травы и коричневых квадратов пашен сейчас больше напоминает шахматную доску, случайно упавшую в эти холмистые долины.
Чуть выше по дороге я наталкиваюсь на свалку брошенной военной техники, расположенную прямо у обочины. Но страшное зрелище позади, и новая жизнь снова набирает обороты. И вот уже какие-то пожилые дамы посылают мне благосклонные улыбки и приветственно машут руками. Возле домов сушится сладкая паприка, а вдоль обочины расставлены корыта для поросят. Я простыл, меня лихорадит, но сбавлять темп нельзя. У коляски слегка треснула ось, и я надеюсь, что в Нише все-таки найду нужные запчасти. Возле города меня нагоняет грузовик, и приятный мужчина с окладистой седой бородой окликает меня по-французски:
— Залезай в кузов!
Ось окончательно сместилась, и коляска вот-вот попрощается с одним из колес… Я принимаю приглашение и сажусь в грузовик Мило. Он уверяет, что поможет мне: у него полно друзей. По пути он, не теряя времени даром, рассказывает мне, что когда-то был подающим надежды футболистом и выступал за французский клуб. У его семьи есть своя кофейня-кондитерская, очень удачно расположенная в самом центре Ниша, где он не так давно организовал еще и небольшое кондитерское производство. Мне передается кипучая энергия Мило, и, воспрянув духом, я от души желаю его делу процветания.
— Вот увидишь, — улыбается он, — у меня есть друг, он так починит — никогда не сломается!
Мило берет на себя ремонтные заботы, а в это время его дочь показывает мне город. Погода стоит восхитительная, я предвкушаю скорую встречу с солнцем и теплом. Через шесть дней я попаду в Македонию, а еще через двенадцать — в Грецию. Город Ниш я покидаю с огромным списком друзей Мило, которые обязательно примут меня с распростертыми объятиями. По крайней мере, он так обещал. Ведь у него много друзей, не устает с гордостью повторять Мило. Я прохожу мимо сверкающего в лучах солнца нового моста, выстроенного взамен прежнего, на чью долю выпали обстрелы и бомбардировки сил НАТО, и говорю сам себе, что этому парню — Мило — очень повезло. Жизнь повернулась к нему лицом. Ему удалось выкрутиться. И у него есть друзья.