В поисках утраченной близости
Шрифт:
Девочкой я часто бывала здесь. В гостиной мы подолгу играли с Дашкой и даже иногда, тайком от взрослых, предпринимали рискованные экспедиции по поиску каких-нибудь новых, еще невиданных вещей. Я помню, как мы несказанно радовались, когда выудили на свет божий из плетеного сундука старенький фотоаппарат-гармошку, медные весы и арифмометр. А однажды мы нашли таинственное устройство со стеклянным куполом и латунным колесом. Оказалось, это был вакуумный насос: если быстро крутить колесо, то под куполом создавалось безвоздушное пространство.
С годами я все реже и реже появлялась в этой комнате.
– Вещи нас вытесняют.
Представляю, с каким облегчением они с Вовой вышвырнули бы все это на свалку. Но, видно, так и не решились – в теткиной гостиной все оставалось по-прежнему.
Вообще, современный взгляд на старые вещи остро негативен. Со страниц глянцевых журналов и экранов телевизоров нам настоятельно советуют освобождаться от «ненужного хлама», потому что старая вещь несет в себе будто бы отрицательную энергию. Не знаю. Сейчас я тихо сидела в гостиной и вновь, как в детстве, чувствовала себя на пороге чего-то неведомого и загадочного.
Я никогда не оставалась здесь одна, как сейчас. Тетя Ира хотя и имела угрюмый и подозрительный нрав, в ее доме часто бывало много народу. Так, по крайней мере, бывало во времена моего детства. Тогда она с удовольствием принимала гостей, любила праздники и шумные застолья.
С углового диванчика мне открывался вид на всю гостиную, через раскрытые двухстворчатые двери просматривалась часть прихожей, тоже тесно заставленная книжными шкафами и полками, а дальше, наискосок, – теткина комната со множеством черно-белых фотографий на стене, на комоде, на пианино среди фарфоровых танцовщиц.
Фотографии… Они здесь повсюду. Даже в Дашкиной комнате. Тут так принято. Я снимаю с этажерки громоздкий малиновый альбом. И в нем тоже фотографии…
Вот Алексей Федорович Ермаков, теткин дед и мой прадед, чиновник военного ведомства, со своим денщиком. Оба в парадных кителях натужно глядят в объектив, опершись на бутафорский обломок колонны на фоне нарисованных греческих развалин. Под фотографией приписка: «Киев, 1912 год». Вскоре прадеда перевели в Екатеринбург. Там он женился на моей прабабке, Манефе Фроловне, дочери поставщика драгоценных камней его императорского величества, Фрола Иванова, владельца екатеринбургских шахт, где добывали малахит, александриты и уникальные, темные аметисты. Их свадебная фотография датирована 1914 годом.
Молодые зажили очень богато. У них был даже собственный дом в Петербурге, в котором они останавливались наездами, – трехэтажный особняк в сорок с лишним комнат. Вот только роскошью этой им не пришлось долго пользоваться.
Семейное предание гласит, что, провожая на войну своего зятя, Фрол Иванов подарил ему уникальный портсигар, украшенный аметистами. Прадед прошел всю войну, принял революцию, участвовал в Гражданской, вернулся здоровым и невредимым и даже сохранил подарок тестя. С тех пор считалось, что портсигар приносит счастье, и он бережно хранился как семейная реликвия.
В начале Второй мировой войны, провожая на фронт своего сына, моего деда, Сергея Алексеевича Ермакова, прадед по традиции вручил ему антикварный портсигар на счастье. Дед пронес его через всю войну, остался невредимым, дослужился до полковника,
«Значит, войне больше не быть», – лишь рассмеялся мой дед, обнаружив пропажу…
Фотографии «древней истории» перемежаются с «новой». Вот на снимке сама тетка со своим молодым мужем Эдвардом и маленькой Дашкой. Приписка: «Привет из Крыма. Туапсе. 1976 год». Все в широкополых шляпах и белых одеждах на фоне скал и пустынного моря. Эдвард в распахнутой на груди чесучовой рубашке хоть куда – смугл, глядит орлом, атлетически скроен. Тетка, чуть смущенно улыбаясь из-под шляпки, нежно льнет к нему. И не заметно совсем, что она старше его на целых одиннадцать лет. Счастливая семья. Ничего не заподозришь. А ведь в Москве у тетки остался человек, которого она, с ее же собственных слов, любила безумно.
Много Дашкиных фотографий. Но все они скучные и невыразительные, точно сухой отчет о безрадостно прожитой жизни. И сама Дашка запечатлена на них с таким видом, словно только что ее оторвали от тяжелой и нудной работы.
Вот она в сопровождении тети Иры отправляется первый раз в первый класс. Белые банты, цветы, но из-за гладиолусов ее личико глядит не по годам сосредоточенно и серьезно… И сразу же – последний класс, последний звонок – сестра в нарядном, но неинтересном платье, прислонясь к перилам школьной лестницы, устало смотрит в объектив.
А тут Дашка, уже выпускница Ветеринарной академии, на апрельском субботнике стоит посреди какого-то чахлого скверика в тяжелом пальто со штыковой лопатой. Заслоняясь ладонью от жиденького, точно хворого, солнца, вымученно улыбается.
Нет-нет, сейчас мне хочется видеть ее исключительно радостной, беззаботно счастливой, чтобы именно такой и запомнить навсегда. Ведь были же у нее светлые минуты, скажем в семейной жизни. Пусть все так страшно закончилось. Но раньше… Ведь они прожили с Вовой почти двадцать лет. Дашка дорожила своей семьей, любила Вову, и семейную жизнь она всегда ставила во главу угла. «Для женщины семья – самое главное» – вот ее слова.
Я торопливо листаю альбом.
Ага, вот ее семейные фотографии.
Дашка с Вовой в Холщеве. Совсем еще молоденькие, прямо дети. Стоят на крыльце своего дома. Летний ветер треплет их волосы. Вечереет, по саду протянулись длинные тени…
Анталья… Дашка в купальнике, руки в боки, по колено в воде, подставила лицо восходящему солнцу…
На следующем снимке они с Вовой и маленькой Женькой в Крыму, фотографируются на феодосийской набережной в тени субтропической зелени. У Женьки на плече сидит забавная маленькая обезьянка…
А вот они всей семьей за праздничным столом в московской квартире. Дашка держит на руках годовалую Танюшку. Отмечают какую-то годовщину…
Я вглядываюсь в сестру, в ее позы, жесты, лицо, глаза – и делаю безрадостное заключение. Увы, с годами она не стала другой. Лишь ко всегдашней ее напряженной серьезности добавился еще тревожно наморщенный лоб. Даже на отдыхе или в моменты их с Вовой семейных торжеств. Она редко улыбается на фотографиях, но и в тех редких улыбках явственно сквозит беспокойство. Последние двадцать лет Дашка мучилась непрерывными страхами за детей, за Вову, за семью…