В поисках Золотого тельца
Шрифт:
Поднялся с места один и сказал:
– Это был я, Ося. Прости, если сможешь.
Взгляд чёрных глаз Шора впился в молодое лицо налётчика.
– Знаешь ли ты, кого лишил жизни, сволочь?
Убийца покорно опустил голову:
– Тогда не знал. Теперь знаю. Я убил поэта Фиолетова. Видит Бог, я скорблю вместе с тобой.
– Я пришёл взять взамен твою жизнь.
– Это справедливо, - согласился убийца. – Это твоё право.
– Нет, - ответил Осип Шор.
– Сегодня я понял, ни у кого нет такого права – лишать
Кто-то из присутствующих поставил на стол подле маузера бутылку спирта. Стали поминать невинноубиенного поэта Анатолия Фиолетова.
Страшное, но романтическое время. Тогда было и место подвигу, и место милосердию. А ныне что?
Глава 13
Развалившись на заднем сиденье, я разделся до пояса и цедил минеральную воду. Бурмака тоже снял футболку. Но при этом он всё равно потел так обильно, что создавалось впечатление, будто над ним – исключительно над ним – шёл невидимый дождь.
За городом пейзаж изменился. Стало просторней. Вид раскинулся до горизонта. А горизонт со всех сторон расплывался, словно был покрыт прозрачной целлофановой плёнкой.
Неожиданно Бурмака спросил:
– И до каких лет ты собираешься этим заниматься?
– Чем?
– Ну этим… Как сказать? – он помычал, раздумывая. – Ерундой.
– Какой ерундой?
– Вести всякие корпоративы… Веселить всяких придурков… Кривляться…
– Я не кривляюсь… Просто люди не хотят, чтобы их праздники превращались в тривиальную пьянку. Они хотят, чтобы кто-то в меру молодой и харизматичный, с большим словарным запасом и с незапятнанным чувством юмора организовал и возглавил их торжество: будь то невинное бордельеро или встреча выпускников с неожиданными и постыдными последствиями.
– Я неоднократно видел тебя во время ведения. Ты выступаешь с плохо скрываемым презрением к людям. Ты равнодушен к ним самим и к поводу, по которому они собрались. Ты даже не делаешь попытки выглядеть счастливым, ты почти не улыбаешься…
– Это моя манера проведения…
– Это манера высокомерного пофигиста.
Я завёлся и совершенно искренне попытался обьяснить причину своего поведения.
– Андрюха, – воскликнул я, - клянусь своей левой рукой, а она мне дорога не менее правой, что я скорее презираю свою работу, род занятия, чем клиентов и гостей. Они всего лишь люди…
Он оборвал мою речь на полуслове своим дурацким смехом.
– Вдумайся, - выхохатывал он из себя,- вдумайся в то… что ты говоришь… Фраза «они всего лишь люди» есть высшая форма презрения.
– Почему?
Но это очкастое животное продолжало издавать звуки, услышав которые, южноафриканские гиены легко приняли бы его за своего собрата.
– Почему? – спросил я снова это человекоподобное существо, когда оно вновь превратилось в искалеченного цивилизацией Тамерлана.
– Ты сказал «они всего лишь люди», а мог сказать хотя бы «они тоже люди». Ты ставишь себя выше их. Себялюбие, гордыня и высокомерие – вот тот трёхглавый дракон, что поедает тебя изнутри. Ты им снедаем.
– Снедаем?
– О да, ты им снедаем.
– А ты снедаем глистами. Причём они у тебя высокогорные альпинисты, потому что уже добрались до мозга, но на их счастье в твоём мозгу хватает дерьма для пищи.
– Докажи мне, что я не прав.
– Зачем доказывать педику, что он сосёт член, а не конфету, если он и так это знает.
– Педик может сосать и то и другое.
– Может. Но он никогда их не перепутает.
– Скажи ещё, будто ты уважаешь людей, для которых работаешь.
– А чего ж я для них работаю?
– Ради денег.
– Одно другому не противоречит.
– Ну, так работал бы для них бесплатно.
– А ты ходил бы пешком.
– Не уловил.
– Я говорю, ходил бы пешком. На хрена тебе машина?
– Зачем мне ходить пешком, если есть машина?
– А зачем мне работать бесплатно, если могут заплатить?
– Что ты сравниваешь… член с конфетой! Машина для удобства…
– А деньги мне, думаешь, для чего? Для неудобства, что ли?
– Это софистика, - заявил Бурмака.
– Это здравый смысл, - возразил я.
– Ты неискренен.
– А ты очкарик.
– Пусть я очкарик. А ты занимаешься очковтирательством.
– Очковтирательством занимается проктолог, производя массаж простаты.
– Говорят, это больно.
– Не знаю. Но когда тебя перестанет смешить «Камасутра», пойди, сходи – вдруг улыбнёт хотя бы.
– Надеюсь, ты не обиделся.
– Обижаться – вечный удел убогих. А я здоров и физически, и духовно.
– Атеист не может считаться здоровым духовно.
– С чего ты взял, что я атеист? – удивился я.
– Разве ты веришь в Бога?
– Мне куда важнее, чтобы Он верил в меня.
– Подожди, мне казалось, у тебя скорее склонность к паранойе, а не к мании величия.
– Тебе казалось. А теперь помолчи, в такую жару мне даже спорить в облом.
– Мы не спорим.
– Не спорь – мы спорим.
– Спор - это когда…
– Заткнись.
– Ладно. Я только хочу сказать…
– Конечно, говори, но помни, что это будут твои предсмертные слова.
Бурмака насупился и замолчал.
Глава 14
Странное дело. Мы знакомы с Бурмакой лет десять, а я практически ничего о нём не знаю. Он скрытен и предпочитает болтать о ком угодно, но только не о себе. А в тех редких случаях, когда Андрей откровенничал, он делал это настолько невыразительно и долго, что я скоро терял интерес и слушал его вполуха. Поэтому я не слишком-то много могу рассказать о нём.