В постели с Президентом
Шрифт:
Придя в себя — через пять минут? через час? через день? — он обнаружил, что сидит на стуле в гостиной, а руки его — в наручниках, за спиной. И, о вероломство! позор! труба! Труба за ним, и цепочка, соединяющая кандалы, за трубой. Голова раскалывалась от боли, и когда он попытался поводить глазами, боль поднялась, как уровень игры теннисного чемпиона в Уимблдоне, и он чуть снова не потерял сознание. Неприкрытые коммуникационные трубы в гостиной. Какая прелестная архитектурная придумка.
Гвен была рядом, сидела на стуле, руки стянуты за спиной изоляционной лентой, правая нога прикручена лентой же к ножке антикварного комода, на котором помещался очередной бюст. У Гейл Камински была к бюстам страсть.
Лерой обнаружил, что Ладлоу сидит верхом на стуле перед ними, с пистолетом в руке, со скептической
— Ты что, член садомазохисткого клуба? — спросил Лерой. Язык повиновался плохо.
— Нет, конечно, — сказал Ладлоу дружелюбным тоном. — Не доверяю любителям. А где Гейл?
Лерою было наплевать, где Гейл. Его гораздо больше интересовало местонахождение Грэйс. Он прислушался. Дом молчал.
— Есть легкий путь и есть тяжелый путь, — объяснил Ладлоу. — Хорошая новость — я человек разумный. Не извращенец, и не более садист, чем кто либо. Я понимаю, что полиция обо всем об этом ничего не знает, иначе мисс Форрестер здесь не было бы. То, что имеет место — баталия, устроенная частным образом лично Детективом Лероем, независимое предприятие: хобби такое у храброго детектива. У всех у нас есть хобби. Ладно. Если скажешь мне, где Гейл, пыток не будет. Я просто оставлю вас обоих здесь на пару часов и привезу Гейл. Если же ты откажешься говорить мне, где она, произойти может многое.
— Как тебя зовут? — осведомился Лерой.
— Ладлоу, если тебе необходимо это знать. Гейл, кстати говоря, не очень-то и важна. Я мог бы ее найти и после того, как закончу с вами двумя. Не сегодня так завтра, или послезавтра. Я просто подумал, что ты мог бы очень меня обязать, и я отплачу тебе, убив тебя быстро и безболезненно. Предполагаю, что у тебя есть ко мне вопросы.
— Есть. Как бы ты предпочел умереть — стоя, сидя, или лежа? — спросил Лерой.
— Я уважаю браваду, Лерой, но не кажется ли тебе, что время меряться [непеч. ] прошло?
— Зачем вы это делаете? — спросила Гвен.
Ладлоу повернулся к ней.
— Глупый вопрос. Совершенно очевидно, что я получаю удовольствие от моих трудов, — объяснил он. — Сегодня, правда, у меня есть и другие причины. И все же настоящий джентльмен должен получать от своего труда удовлетворение — в первую очередь. Взять, к примеру, Лероя. У него неплохая голова, сносно работающая. Он не лишен определенного шарма, грубоватого, но все же шарма. Он мог бы стать кем угодно. Профессором философии. Архитектором. Астрономом. Политиком. Он предпочел зарплату полицейского с переодеваниями, утонченный ежедневный кайф выдавания себя за кого-то другого. — Он рассмеялся. — Следовало выбрать более безопасную профессию.
— Кто бы говорил, — сказал Лерой. — А чем ты занимаешься в свободное от основных занятий время?
— Я помощник вице-президента в известном инвестиционном банке.
— Да ну? — сказал Лерой. — Что нового с акциями Дженерал Моторз, не подскажешь?
— Почему нет? Некоторое время они шли круто вниз, но есть признаки выздоровления. А что, ты купил недавно несколько?
— Я не владею акциями.
— Это не слишком-то мудро, Лерой, — пожурил его Ладлоу. — Все должны иметь акции. Другого пути вписаться в общество в наше время просто нет. Даже католические священники имеют.
— Ты не боишься?
Ладлоу удивленно посмотрел на Лероя.
— Чего мне бояться?
— Что тебя поймают.
— Нет, конечно. Меня нельзя поймать.
— Почему же?
Ладлоу пожал плечами.
— Система не рассчитана на то, чтобы ловить людей моего типа, Детектив. Рассчитана, чтобы ловить глупых, безмозглых, инфантильных уголовников. Преступники — дураки все до одного, и блюстители тоже. Я каждый раз принимаю меры, чтобы не дать системе за что-нибудь зацепиться, вот и все.
— Я, честно говоря, имел в виду нелегальную внутреннюю торговлю акциями, — сказал Лерой. — Что же касается поимки тебя за то, что ты делаешь в данный момент — не волнуйся, тебя поймают. Даже не думай, что не поймают. Выкинь эту мысль из головы.
— Уж не доброго ли Господа ты имеешь в виду? — Ладлоу улыбнулся.
— Ты эту возможность не рассматривал? — спросил Лерой.
Ладлоу педантично поджал губы.
— Некоторые становятся религиозными, когда перед ними смерть, но, Лерой, мы же люди разумные! Ты что же,
Эти двое — у них столько общего, что можно было бы восхититься похожестью, если была бы возможность смотреть на все это со стороны, а не участвовать.
Различия — только поверхностные. Оба — более или менее саксонцы, с небольшим вкраплением, возможно, семитской крови (в случае Ладлоу — какая-нибудь прабабушка по материнской линии) и негритянских добавок (Лерой, возможно из-за алжирских дел французской ветви семьи) — вкрапления для полноты образа. Если бы человеку со стороны понадобилось бы иметь дело каждый день с одним из них, он наверняка выбрал бы Ладлоу. Ладлоу заслуживет доверия в большей степени. Джентльмен с идеальными манерами. Наверняка никогда не кладет локти на стол за обедом. Ума у Ладлоу явно больше — судя, хотя бы, по данной ситуации, а не только по внешнему виду. Ладлоу — холодный, прагматический мыслитель, с которым можно полемизировать. Лерой — упрямый иррациональный подонок, склонный к жестокости.
Но похожести, но совпадения! Невыносимо! Обоими руководит страсть к ненужным приключениям. Агрессивность, игнорирование чувств других, самоуверенность — идентичны. Мысли, возможно даже методы — одинаковые. Они и похожи друг на друга даже внешне! Нетрудно себе представить Ладлоу на месте Лероя, даже здесь, в мещанской гостиной на первом этаже пригородного сарая. Лерой на месте Ладлоу? Менее правдоподобно, но — почему нет?
Дай мне силы, думал Лерой, сжимая зубы. Не дай мне увидеть, как он делает с нею — что-либо. Я отдаю себе отчет, что прошу ради собственного морального удобства. Я, как всегда, эгоист. Но пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста — не дай мне это увидеть. Мудрость? Нет у меня мудрости. Человеколюбие? Я не щедр. Милосердие? Да, наверное завалялось где-нибудь, надо бы поискать. Намерения, обещания в обмен на исполнение просьбы? Это только себя обманывать. Я ничего не могу Тебе предложить взамен, ничего не могу обещать — вот настолько я жалок и низок. Я — грязный грешник, и смерть смотрит мне в лицо, такие дела. С любой логической точки зрения, я Тебе не нужен, совершенно бесполезен. Но мы ведь не логику здесь обсуждаем. Любовь? Есть такое. Вера? Странно даже, но, оказывается, много. Так вот — это не требование и не торговля. Это просто мольба. Мольба. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не могу сказать, что слеп. Глуповат и непокорен и жесток и низок и ненаблюдателен и неблагодарен, но не слеп, далеко не слеп, что автоматически делает меня виноватым. Потому что я знаю, что творю. Я понимаю, что это плохо, и все равно делаю. Пожалуйста. Пожалуйста.
Реальность вернулась, рыча как трансатлантический лайнер, реверсирующий турбины после того, как колеса коснулись посадочной полосы.
— Это что такое было — не молитва ли, Детектив Лерой? — спросил Ладлоу с холодным, почти научным, удивлением. — Губы шевелятся, глаза закрыты… Я просто спрашиваю… Мне любопытно, — добавил он насмешливо. — Готовишься встретить Того, Кто Тебя Создал?
— Нет, — откликнулся Ладлоу. — Не люблю оставлять концы.
— Интересно, — сказал Ладлоу. — Оба мы знаем, что ты вот-вот умрешь, поэтому вранье исключено. Удивительно, как правдивы делаются люди перед смертью. Ну, хорошо. Скажи мне, если есть на свете Бог, почему он тебя не защищает в данный момент? Почему Он позволяет мне, убежденному атеисту, отобрать жизнь у одного из поклоняющихся Ему?