В присутствии врага
Шрифт:
— Над делом Пэнкорда.
— Этого жуткого типа, который убил свою бабушку?
— Предположительно, Хелен. Мы выступаем на стороне защиты.
— Этого брошенного отцом и обиженного обществом бедняги, которого ошибочно обвиняют в том, что он бил молотком по голове восьмидесятилетнюю женщину?
— Да, дело Пэнкорда. — Сент-Джеймс вернулся к фотографиям, рассматривая их в лупу. — По каким психологическим мотивам? — спросил он.
Хелен вопросительно промычала, просматривая стопку отчетов и писем, готовясь рассортировать первые и ответить
— Отключила будильник, ты имеешь в виду? Это должно было освободить мой мозг от беспокойства из-за того, что если я не усну в течение определенного промежутка времени, то не успею достаточно отдохнуть до звонка будильника. Поскольку именно беспокойство в первую очередь не давало мне отключиться, я подумала, что избавлю себя хотя бы от одного его источника, лишь бы уснуть. Ну, я и уснула. Только не проснулась вовремя.
— Значит, достоинства данного метода сомнительны.
— Дорогой Саймон, у него вообще нет достоинств. Я так и не заснула до пяти. А после этого ждать от своего организма пробуждения в половине восьмого — это уж, разумеется, слишком.
Сент-Джеймс положил лупу рядом с копией отчета об исследовании ДНК по сперме, взятой на месте преступления. Дела мистера Пэнкорда, похоже, плохи.
— А какие другие источники?
— Что?
Хелен подняла глаза от писем, ее гладкие волосы откинулись назад, и Сент-Джеймс заметил, что кожа под глазами у Хелен припухла.
— Отключение будильника должно было устранить один источник беспокойства, — сказал он. — Но были и другие?
— О, просто обычный неврит и невралгия.
Она произнесла это достаточно беззаботно, но Сент-Джеймс недаром знал ее пятнадцать лет.
— Вчера вечером здесь был Томми, Хелен, — сказал Сент-Джеймс.
— Да. — Она произнесла это как утверждение и занялась письмом на веленевой бумаге. Прочла его до конца, прежде чем поднять взгляд и сообщить о содержании письма: — Симпозиум в Праге, Саймон. Ты поедешь? Он будет только в декабре, но если ты захочешь подготовить доклад, времени не так уже и много.
— Томми извинился, — ровно произнес Сент-Джеймс, словно Хелен и не пыталась отвлечь его. — Передо мной. Он поговорил бы и с Деборой, но я подумал, что лучше сам ей передам.
— А кстати, где Дебора?
— В церкви Святого Ботолфа. Делает новые фотографии. — Наблюдая, как Хелен идет к компьютеру, включает его и открывает нужный файл, он сказал: — Похитили сына Денниса Лаксфорда, Хелен. От похитителя поступило такое же требование. Так что и это повисло на Томми. В настоящий момент он идет по краю пропасти. Хотя я понимаю, что нетрудно объяснить…
— Как ты можешь всегда — всегда — с такой легкостью его прощать? — требовательно спросила Хелен. — Неужели Томми никогда не совершал ничего такого, что заставило бы тебя покончить с вашей дружбой? — Сложив руки на коленях, она произнесла эти слова, глядя на экран монитора, а не на Саймона.
Сент-Джеймс задумался над ее вопросами. Они были весьма резонными,
— У него собачья работа, Хелен. Тебе даже трудно представить, что это за испытание для души. Если постоянно имеешь дело с изнанкой жизни, то у тебя два пути: или очерстветь — вот еще одно отвратительное убийство, которое надо спокойно расследовать, — или обозлиться. Лучше очерстветь, потому что черствость помогает выполнять работу. Злость мешает делу, и поэтому ты, сколько можешь, сдерживаешь ее. Но в конце концов что-то происходит, и ты взрываешься. Говоришь то, чего не думаешь. Делаешь то, чего при других обстоятельствах не сделал бы.
Она опустила голову и сказала:
— Точно. Злость. Его злость. Она постоянно здесь, под самой поверхностью. Она во всем, что он делает. Злость, копившаяся годами.
— Причина в его работе, а никак не в тебе.
— Знаю. Чего я не знаю — смогу ли я с ней жить. Она всегда будет — злость Томми, — как неожиданный гость к ужину, когда нет еды.
— Ты любишь его, Хелен?
Она издала короткий, жалобный, печальный смешок.
— Любить его и быть в состоянии прожить с ним жизнь — две абсолютно разные вещи. Я уверена в первом, но не во втором. И каждый раз, когда мне кажется, что я успокоила свои сомнения, что-то случается, и все они снова во мне поднимаются.
— Брак не для тех, кто ищет душевного спокойствия, — заметил Сент-Джеймс.
— Разве? — удивилась Хелен. — Разве у тебя его нет?
— У меня? Отнюдь. Битва постоянно кипит.
— Как ты это выносишь?
— Ненавижу скуку.
Хелен устало засмеялась. На лестнице послышались тяжелые шаги Коттера. Через минуту он появился в дверях с подносом.
— Кофе для всех, — провозгласил он. — Я принес вам и печенья, леди Хелен. Судя по вашему виду, хорошая порция шоколадного печенья вам не повредит.
— Не повредит, — согласилась Хелен.
Встав от компьютера, она пошла навстречу Коттеру. Тот поставил поднос на ближайший рабочий стол, нечаянно смахнув на пол какую-то фотографию. Пока Коттер наливал кофе, Хелен подняла фотографию и, перевернув, обреченно произнесла:
— О, господи. Никакого спасения. Сент-Джеймс увидел, что у нее в руке. Это была фотография мертвого тела Шарлотты Боуэн, которую вчера вечером он забрал у Деборы, та самая, которую, словно перчатку, Линли бросил им в лицо два дня назад. Нужно было выкинуть ее еще вчера, сообразил Сент-Джеймс. Эта проклятая фотография и без того дел наделала.