В прорыв идут штрафные батальоны

Погребов Евгений

Махтуров, прихватив коптюшку, склоняется над картой. С минуту сосредоточенно всматривается в топографические знаки и обозначения, прикидывает. Павел следит за выражением его лица.

— Хоть убей — не вижу тут никакого важного тактического значения. Куда ни кинь — болота, топь. И в глубь обороны — то же самое.

— Да, с мозгами ротного уровня тут, пожалуй, мало чего рассмотреть можно, — легко соглашается Павел, потому что и сам недалеко в собственных оценках уходил. — Но нам с тобой дальше Маленичей заглядывать

и не требуется. Вот смотри: здесь, у дороги, у них непременно дзоты должны быть. Место для них удобное. Согласен? А складки местности фрицы всегда на сто процентов используют. Они этому хорошо обучены. А вот здесь, за высоткой, у них наверняка полковая артиллерия скрывается. Слабое место обороны — отсутствие минных полей. Раз перед первой линией не ставили, то и перед второй вряд ли. А за ночь поставить не успеют. Так?

— Вроде логично, если по лейтенантским мозгам, — озабоченно соглашается Махтуров. — Но все равно в толк не возьму: сегодня от трех рот половину положили, завтра добьем. Мы что — на оперативный простор выйдем?

Но Колычев его уже не слушал, перехватившись внезапно осенившей его новой мыслью.

— Вот что, Николай. Дуй во взвод, отбери пятерых человек — самых из самых. И — ко мне! Пошлем в ночную за языком.

Махтуров удивленно двинул кустистыми бровями.

— Давай, давай! — поторопил его Павел. — После все объясню.

Махтуров собрался было что-то возразить, но передумал, быстро поднялся и направился к двери.

Одновременно вернулись с позиции взводные. Колычев стал посвящать их в свой план.

— Чует мое сердце, мужики, немчура ночью за своими покойниками похоронную команду пошлет. В этом деле они аккуратисты. Всегда своих убитых с поля боя выносят и хоронят. И на этот раз поползут. На нейтралке десятка полтора их трупов валяется, и среди них один офицер. Вот около него и засаду надо устроить.

Ведищев его замыслом загорелся.

— Это дело, ротный, мы враз обстряпаем. На него немало охотников найдется, если им еще справки об освобождении пообещать… Да я сам первый пойду. Я же разведчик. И люди у меня надежные имеются. Разреши, ротный!

Но Павел его пыл охладил:

— О тебе, Ведищев, речи быть не может. На тебе взвод. Как-нибудь без тебя обойдемся. Только тихо надо. Не выйдет номер — чтобы шито-крыто было. Тобой рисковать не могу.

— Тайну в любом случае не сохранишь: выгорит дело — языка притащим, не выгорит — все равно не утаишь.

— Береженого бог бережет, а не береженого — Сачков стережет. Понял?

— Ладно, заметано. Но все равно зря. Я разведчик.

Посовещавшись, Колычев с Богдановым и двумя взводными, Маштаковым и Ведищевым, выбрались в траншею. Маштаков пошел в свой взвод, а Колычев с Ведищевым, сопровождаемые Богдановым, прошли к ячейке наблюдателя, оборудованной на стыке основной траншеи с боковым ходом сообщения. Наблюдателем в ячейке был казах Имашев,

невысокий, щуплый, но жилистый и выносливый боец, знакомец Туманова. Павел помнил его имя — Куангали.

Боец тоже признал командиров. Поспешно отвернул поднятый воротник шинели, замер выжидательно, уступая Колычеву проход в окопчик

— Как немец, Куангали? — приветливо, как к старому знакомому, обратился к нему Павел. — Слышно чего на той стороне?

— Тихо, бякиш-мякиш. Не слыхать… — чуть смущенно отзывается боец. Ему неловко от того, что он не знает и не может сообщить командиру того, что вроде бы должен знать, да вот не знает.

В тесной ячейке втроем не разместиться, и Павел отсылает Имашева в траншею.

— Разомнись там, погрейся. Мы тут без тебя пока понаблюдаем.

* * *

Пока Колычев с Ведищевым рассматривают нейтралку, Имашев с Богдановым, присев на корточки друг против друга, разделенные проходом в окопчик, неторопливо перекуривают в рукав, прислушиваются к тому, о чем переговариваются командиры. Имашева вот-вот должны сменить, он ждет смены караула и мыслями уже там, в протопленном блиндаже, с кружкой горячего чая на нарах. Ему кажется, что смена запаздывает. Поглядывая на Богданова, он вдруг вспоминает о приятеле.

— А где Витек? Тимчук? Как они?

— Витек при делах, дежурный по кухне, — под кухней Богданов подразумевает обеспечение ужина для Колычева. — А Тимчука ротный отправил во взвод к Маштакову. Кончилась для него лафа, вместе со всеми теперь в бой ходит.

— А чё там сзади нас копают? Не знаешь?

— Пулеметы нам в спину ставят. Комбат грозился, что всех перестреляют, если завтра кто назад побежит. И первого — ротного, если Маленичи не возьмем.

— Про пулеметы — правда, что ли? — не поверил Имашев.

— А то! Иди, посмотри, — пренебрежительно фыркнув, посоветовал Богданов. — Комбат сказал, что взвод охраны туда поставит.

— Сачкова, что ли?

— Сачкова.

— Я видел, как он в бою на ротного наскакивал. Орал, что всех перестреляет.

— Ты вообще откуда родом?

— Я? Из Караганды.

— Чучмек, значит? Баранов пас…

— Почему баранов? Я на шахте работал, уголек рубал.

— А в штрафной за что попал?

— Мало-мало Ураза-байрам отмечал. Прогулял смену.

— Ты же мусульман. Мусульманам запрещено.

— А я среди русских вырос. У меня все друзья русские.

— По-русски без акцента шпаришь. Не подумаешь даже, что чучмек

— А что значит чучмек?

— У нас так всех азиатов зовут. Чучмеки бестолковые…

Помолчали.

Из темноты доносится приближающийся дробный топот ног по траншее. Это командир отделения Огарев ведет группу бойцов на смену наблюдателям и боевому охранению. Среди них Дробязко, Новиков и рецидивист Басмач — Карнюшкин. Все из отделения Имашева.