В пылу любовного угара
Шрифт:
Мадам дрогнула углом красивого тонкогубого (все у нее по моде, даже тонкие губы!) рта, накрашенного темно-красной помадой, и обронила только:
– Поехали.
У фрау Эммы был столь же потрясающий, как и ее одежда, автомобиль – с бордовой кабиной и белыми крыльями, сверкающий свежей краской.
– Как он называется? – спросила совершенно ошеломленная Лиза. – Вот это машинка!
– «Опель Адам», причем почти новый, ему лет семь-восемь всего, – прозвучало в ответ.
Сидя рядом с фрау Эммой в уютном салоне, где пахло бензином и духами («бензина запах и сирени остановившийся покой», – немедленно вспомнила она из старой-престарой, еще дореволюционной книжки Ахматовой), она дикой, страстной завистью позавидовала ее небрежно-элегантной манере водить. Садясь за руль, фрау Эмма надела тончайшие замшевые перчатки с крагами, и, честное слово, если бы она еще сжала своими тонковатыми, густо накрашенными губами сигарету в янтарном (непременно янтарном!) мундштуке, Лиза просто завизжала бы от зависти. Обошлось, на счастье, иначе, конечно, знакомство ее с фрау Эммой кончилось бы, едва успев начаться, а отец Игнатий подвел бы некачественную подпольщицу под скорый, но справедливый суд народных мстителей.
Они свернули за угол и притормозили перед перекрестком, который пересекал тяжелый грузовик (светофоры не работали, водителям приходилось надеяться только на свою внимательность). Посмотрев в окно, Лиза так и ахнула:
– Боже мой!
Ахнула, потому что увидела: какой-то солдат непринужденно справлял нужду под деревом на виду у всех.
– Ну и хам! Ну и… – Лиза буквально задохнулась от возмущения.
Фрау Эмма молчала. Ее красивое лицо ничего не выражало.
– Потомки Шиллера и Гете, черт возьми! – прошипела Лиза (что-то два великих немца как привязались к ней, так нипочем и не желали отвязываться). – Освободители Европы от жидо-масонского ига! Поганцы, прости господи, и больше ничего!
Фрау Эмма все молчала.
Вообще-то, конечно, Лизе тоже следовало бы помолчать. Но остановиться она уже не могла (мама ее, любившая «12 стульев», всегда в таких случаях вспоминала цитату: «Остапа понесло…»).
– А впрочем, вы же их ждали, этих чертовых освободителей! Вы же их хлебом-солью встречали!
На последние фразы фрау Эмма отреагировала.
– Вы полагаете, я их одна ждала? – не поворачиваясь, очень сухо произнесла мадам. – Я одна, что ли, встречала их хлебом-солью?.. Помню, очень многие знали, что немцы вот-вот войдут. Как странно, что я называю их немцами… А сама-то кто? – вдруг хмыкнула она. – Очень хорошо помню уличную сценку: идут два немецких солдата. Все бросились к ним, бабы, соседки, немедленно вынесли какие-то конфеты, кусочки сахара, белые сухари. Все свои сокровища, которые сами не решались есть, берегли не знаю как, даже в последние дни, когда уже продуктов не было, когда за керосином стояли очереди фантастические и картошку по огородам воровали.
– Не может быть! – зло сказала Лиза.
– Еще как может! – усмехнулась фрау Эмма. – Нужно смотреть правде в глаза: в России страстно желали победы врагу, какой бы он ни был. Потому что проклятые большевики украли у русских все, в том числе и чувство патриотизма.
– Ну, вы за всю Россию не говорите, – буркнула Лиза. – Немцев бьют и в хвост и в гриву, насколько я слышала.
И прикусила язык. Ох, что-то разговорилась она, что-то разболталась! Вот сейчас фрау Эмма как развернет свой «Опель Адам» по направлению к зданию гестапо, которое не столь уж и далеко отсюда, в таком-то маленьком городке…
Однако фрау Эмма никуда «Опель Адам» не разворачивала.
– Сейчас, может быть, и бьют, – согласилась она снисходительно, – но в первые-то месяцы войны позорное отступление было невероятным, согласитесь. Думаете, только внезапность нападения Германии свою роль сыграла? Народ намучился до отчаяния, настрадался! Вы не из Мезенска, не знаете, как тут было. Когда война началась, продуктов почти никаких достать было нельзя, за хлебом очереди на полкилометра. Ох, как тогда всё проверялось… Одна моя соседка – партийная, между прочим, учительница истории – бегала все время из своей комнаты на помойку соседнего двора с охапками красных томов Ленина… Царила дикая шпиономания. Люди с упоением ловили милиционеров, потому что кто-то пустил слух, будто немецкие парашютисты-диверсанты переодеты в форму милиционеров, и хоть не всегда были уверены в том, что милиционер, которого они поймали, немецкий парашютист, не без удовольствия наминали ему бока. Все-таки какое-то публичное выражение гражданских чувств! Да-да, советских ненавидели. И было за что! Однажды, незадолго до взятия Мезенска, немцы сбросили листовки с предупреждением, что будут бомбить привокзальный район. Несмотря на все кары, которыми грозили за их прочтение, листовки все же были прочитаны. Некоторые жители хотели уйти из тех домов, но район был оцеплен милицией. Даже за хлебом не пускали!
– Ну, это, конечно, провокация была, – пожала плечами Лиза, – чтобы панику посеять. Ничего не бомбили, верно?
– Бомбили, и зверски. Причем, как и обещали, только привокзальный район и вдоль железной дороги. Ох, сколько людей погибло… А ведь жертв можно было избежать.
Теперь молчала Лиза. А вот их никто не предупреждал, их просто разбомбили. А потом расстреляли из пулеметов. Весь эшелон. Ой, не надо вспоминать, от этих воспоминаний жить не хочется!
– Но знаете что? – сказала вдруг фрау Эмма. – Я тоже ждала потомков Шиллера и Гете, а дождалась… – Она передернула плечами. – Одно могу сказать: раньше я жалела о том, что наполовину немка, а теперь рада, что наполовину русская.
Лиза недоверчиво смотрела на ее надменный профиль со стиснутыми губами. Провокация, конечно. Точно, провокация… А может, и нет. Ладно, не ее это дело, расследовать глубины души немецкой «овчарки» фрау Эммы Хольт! Лизу вдруг стукнуло неожиданной догадкой. Если Эмма хорошо знакома с отцом Игнатием, она наверняка знает, что его дочь и внучки живут в Горьком. Как же, интересно, старик объяснил ей Лизочкино появление в Мезенске? Как-то объснил, но как именно, Лиза не знает, а отец Игнатий забыл ей сказать. Что, если в городской управе спросят? Ну какая, какая причина могла ее сюда привести…
– Я думаю, – раздался в то мгновение холодный голос фрау Эммы, – у вас тоже не осталось тех иллюзий, с которыми вы дезертировали из Красной армии и добрались до Мезенска. Я вас понимаю. Все же я наполовину русская, и меня тоже не могут не оскорблять и зверства, и жестокость, и глупость наших так называемых освободителей. Ну, предположим, с евреями пусть делают что хотят…
– Как «что хотят»? – ужаснулась Лиза. – Вы одобряете гетто, желтые звезды и все такое?
«Молчи, идиотка! – тут же одернула она себя. – Молчи, ради бога!»
– Вы принадлежите к жалельщикам евреев, что ли? – фыркнула фрау Эмма. – А до войны, конечно, страшно жалели бедных негров в Америке? Интересно, а жалели ли вы русского раскулаченного мужика, которого на ваших глазах вымаривали из собственного его дома, как таракана? Или вы, как все русские, способны жалеть только чужих, ну а своих… своих бей, чтоб чужие боялись? Не замечаете, конечно, что именно русских целенаправленно уничтожали большевики. А теперь уничтожают и гитлеровцы. Мы-то живем сейчас недурно, что я, что ваш дед, куда лучше, чем раньше, а вот остальным наша прежняя подсоветская нищета кажется непостижимым богатством. У людей нет ниток, пуговиц, иголок, спичек, веников и многого, что прежде не замечалось. Особенно тягостно отсутствие мыла и табака. От освещения коптилками, бумажками и прочими видами домашней «электрификации» вся одежда, мебель и одеяла во многих домах покрыты слоем копоти… Ладно, так я о чем? Ах да, о пресловутых потомках Шиллера и Гете… Немцы цивилизованны, но не культурны. Русские дики, невоспитанны и прочее, но искра Духа Божия, конечно же, в нашем народе гораздо ярче горит, чем у европейцев. Разумеется, и среди немцев есть люди , но все же шантрапы больше. Война, фронт и прочее, но от освободителей России хотелось бы чего-то другого. Между прочим, есть вещи, творимые пресловутыми потомками, которых русское население им никак не прощает, особенно мужики. Например, немцам ничего не стоит во время еды, сидя за столом, испортить воздух. Громко, без стеснения. Так вот один крестьянин, у которого я покупаю молоко, просто слов не находил, чтобы выразить свое презрение и негодование к людям, способным на такое. Русский мужик привык к тому, что еда – акт почти ритуальный. За столом должно быть полное благообразие, в старых крестьянских семьях даже смеяться считается грехом. А тут такое. И еще то возмущает, что немцы не стесняются отправлять свои естественные надобности при женщинах, вообще прилюдно. Как ни изуродованы русские люди советской властью, они пронесли сквозь все страстную тягу к благообразию. И когда немцы столь гнусно ведут себя, русским людям наносится еще одна жестокая травма. Они не могут поверить, что народ-безобразник может быть народом-освободителем. Знаете, какую частушку про них поют? «Распрекрасная Европа, морды нету, одна жопа!»
Лиза, которая всегда буквально сатанела даже от одного только намека на инвективную лексику, сейчас и глазом не моргнула. Частушка была хороша. Нет, ну в самом деле, весьма хороша! Хм, а вообще, на что фрау Эмма намекает? Как на ее слова реагировать? Возмущаться, угодливо улыбаться? Однако, опасные разговоры она ведет при незнакомом человеке! Неужели настолько доверяет отцу Игнатию, что подразумевает: его внучка не может оказаться предательницей? Или все же провокация?
– С другой стороны, надеяться нам, кроме как на немцев, не на кого, – совсем другим тоном, лишенным даже оттенка прежней горечи, проговорила фрау Эмма. – И я прекрасно понимаю, почему вы идете на работу в такое сомнительное заведение, как «Розовая роза», а ваш дед, священник, праведник, не просто не препятствует, но еще и протежирует вам. Вы, конечно, хотите найти себе состоятельного друга, кого-то вроде Алекса Вернера, и заручиться поддержкой значительных лиц, от которых будет зависеть разрешение на эвакуацию, когда придет время. Об этом, такое у меня ощущение, мечтают все красивые девушки. Знаете, еще полгода назад, пока еще не существовало «Розовой розы» – а она была открыта не по моей инициативе, ее открыли германские оккупационные власти, чтобы устраивать досуг офицеров, меня просто пригласили ее возглавить, – пояснила фрау Эмма со странной улыбкой, которую вполне можно было бы назвать извиняющейся, – еще полгода назад я зарабатывала себе на жизнь весьма оригинальным способом: гаданием. Моя бабка была гадалкой, и у меня сохранился если не дар, то остались некие знания. Моими клиентками были отнюдь не бедные русские бабы, разлученные с родней или мужьями и сыновьями, воевавшими на фронте, а «кралечки», я их так называла, германских офицеров. Парадоксально: чем больше девушка пользуется успехом у немцев, тем больше она сама привязывается к какому-нибудь Гансу или Фрицу и тем большая тоска у нее по дому и по прошлому. А что не все «кралечки» продаются за хлеб и за солдатский суп, это совершенная истина. Цинично продающихся – весьма небольшой процент. И какие бывают крепкие и трогательные романы у них! Гадать им, конечно, было очень легко. Король, любовь до гроба, скорая встреча, дорога – это главное. Все они страстно мечтают о дороге. Куда угодно, только бы вырваться отсюда! Потом, когда открылась «Роза», многие пришли ко мне. Почти всех я взяла на работу. Вот так и вы будете искать своего короля.