В пылу любовного угара
Шрифт:
Не то чтобы ей захотелось вдруг умереть. Ей просто расхотелось жить.
* * *
– Многие иностранцы и не слышали никогда о Нижнем Новгороде, о городе Горьком, но я это название помнил много лет, – сказал Алекс Вернер, осторожно трогая ложечкой «Тропический десерт», словно раздумывая, решиться ли сломать пирамидку из кусочков фруктов, политых желе, или оставить красоту кулинарного изделия в неприкосновенности. – Именно оттуда родом была женщина, которую я любил. Помните, я вам о ней говорил? – взглянул он на Алёну.
Она кивнула.
– Поэтому мой взгляд невольно ловил всякое – очень редкое, надо сказать! – упоминание о городе в газетах, как в наших, так и в русских, которые попадались мне на глаза. Однажды я оказался в самолете рядом с одним русским, нижне… нижегородцем. У него из портфеля выпала газета «Карьерист», на которой крупными буквами было упомянуто название вашего города, и я попросил газету почитать, а мой сосед охотно мне ее презентовал. Я с удовольствием читал заметки, разглядывал фотографии и наткнулся на небольшую статью, посвященную подготовке к празднованию Дня Победы в музее Сормова. Уж не помню, о чем там шла речь, но упоминалась одна девушка… Она жила в Горьком, а погибла в 1942 году в Мезенске, взорвав мост через реку Святугу и уничтожив огромное количество боеприпасов, которые перевозили к линии фронта немецкие автомашины. Звали ту девушку Лиза Петропавловская, рядом была помещена ее фотография – довольно хорошая, если учесть вообще качество российской полиграфии.
Тут герр Вернер пренебрежительно хмыкнул. Помолчал немного, а затем продолжил:
– Я так и ахнул, посмотрев на нее! Очень может быть, что фото в самом деле было Лизы Петропавловской, но это была не та девушка, которая взорвала мост в Мезенске. Уж я-то знаю! Ведь все произошло на моих глазах! Понимаете, я разговаривал с ней перед тем, как она взошла на мост… Она была очень странной, и я сам вел себя при ней странно, по-дурацки… Но как бы она ни выглядела, у меня и в мыслях не было, что она идет, чтобы погибнуть! Взрыв был страшный, погибло очень много народу, я был контужен – взрывной волной меня выбросило из открытой машины и отшвырнуло на десяток метров, я остался в живых чудом каким-то. Причем я уже успел отъехать от моста! А там был настоящий огненный ад. Конечно, неудивительно, что ваши послевоенные историки так возвеличили деятельность мезенского подполья, но… Его ведь, по сути дела, не было! И я написал об этом по электронной почте в редакцию «Карьериста», автору статьи госпоже Екатерине Лаврентьевой. Она мне ответила, что в музее существует развернутая экспозиция, в которой много материалов о жизни и военной службе, а также о подпольной деятельности Елизаветы Петропавловской, поэтому, скорее всего, я ошибся. Тогда я рассказал Екатерине историю своего знакомства с той девушкой, которая на самом деле взорвала мост и которая называла себя Лизой Петропавловской, а также объяснил, как могла произойти путаница.
– Ваш рассказ меня не то чтобы убедил, но впечатлил, – вступила в разговор Катя, которая, слушая иностранца, проворно расправлялась со своим «Тропическим десертом», а также с пышным пирожным под названием «Наш сад». – И я поехала в музей, чтобы все выяснить. Но директор встретил меня в такие штыки – ужас! Святотатство – было самое мягкое его слово в мой адрес. Я завелась, потому что никакого святотатства у меня и в мыслях не было. Просто хотела уточнить, какие документы подтверждают деятельность Лизы Петропавловской в мезенском подполье и то, что именно она взорвала мост. Насколько я поняла, никаких документов нет вообще. На чем основано стойкое убеждение, что Лиза Петропавловская героиня, мне не пожелали объяснять. Я написала об этом герру Вернеру…
– Милые барышни! – с чувством перебил Катю означенный герр. – Зовите меня по имени, прошу вас! Меня зовут Алекс. А если вам такой вариант кажется слишком фамильярным – то Алекзандер. Пожалуйста!
– А как по батюшке? – спросила Катя, чуточку смущаясь. – В смысле, отчество ваше какое?
– Моего отца звали Зигфрид. То есть получается…
– Алекзандер Зигфридович, – хором выговорили Алёна и Катя и посмотрели друг на дружку с сомнением.
Вернер захохотал во все свои суперские зубы.
– Язык сломаешь, – буркнула Катя.
– Ладно, пусть будет Алекс, – усмехнулась Алёна, которой было приятно лишний раз вспоминать имя Дракончега. – Если такое обращение кажется вам естественным…
– Вполне! – заверил Алекс Вернер.
– Короче, я написала об этом… Алексу, – с некоторой запинкой повторила Катя, – и он ответил, что сам приедет, чтобы сходить в музей и расставить, так сказать, точки над «i». Мы договорились встретиться сегодня утром в редакции. А вчера мы с Таней поехали в музей, чтобы сделать снимки старой экспозиции – я почему-то была уверена, что ее после рассказа герра… то есть Алекса, переделают, но… случилось то, что случилось.
Тут Катя значительно взглянула на Алёну, и та поняла: девушка решила не раскрывать иностранцу все карты и держать в секрете историю с похищением. Ну что ж, очень патриотично. У советских собственная гордость… с Дону выдачи нет… грязь из избы не выносить, а заметать ее под ковер, и так далее. Хорошее дело! Алёна была вполне солидарна с Катей.
По лицу Алекса Вернера было видно, что ему до смерти охота спросить, что же вчера случилось и почему сорвалась их с Катей утренняя встреча. Однако он вежливо сдержался и сунул-таки ложечку в свой «Тропический десерт».
– Катя, а как фамилия директора музея? – спросила Алёна как бы между прочим.
– Столетов. Иван Петрович Столетов.
Хм, осечка. Если Алёна ждала, что он окажется Москвич, то ждала напрасно. Впрочем, может быть, Москвич на «Ниссане» – его дядя. Нет, скорее племянник.
– Что он за человек?
– Ну… такой дедуля лет под семьдесят. Настоящая музейная крыса! – сообщила Катя – впрочем, с восхищением. – Фанатик. Вообще, музей существует благодаря ему. И он знатных сормовичей всячески прославляет. У него несколько книг о сормовичах – об участниках войны, о героях труда и все такое. Как раз ко Дню Победы книжку о героях войны переиздали – конечно, за счет спонсоров, но он очень ловко умеет спонсоров находить. Ведь у всяких ветеранов и героев остались родственники, которым очень лестно свою фамилию прославлять. Потомки сестры Лизы Петропавловской – ее внучатые и правнучатые племянники – люди просто богатые в самом деле, поэтому ее экспозиция – основа выставки. Там ее письма, фотографии детские и юношеские, там фотографии ее деда, отца Игнатия Петропавловского, который руководил подпольем и погиб вместе с Лизой…
– Так деда или отца? – не поняла было Алё– на. – А, ясно, он был священник.
– Между прочим, отец Игнатий был, по-моему, человеком страшным, как внешне, так и внутренне, – пробормотал Алекс Вернер как бы в сторону. – Выглядел он сущим Кощеем в смеси с горьковским Лукой…
– Вы читали Горького? – изумилась Катя.
– Лиза однажды упомянула о нем в каком-то разговоре, вот после войны я и достал его книжки, прочел. Очень сильно, очень бесчеловечно, очень… скучно, прошу меня извинить.
Алёна была с этим согласна на все сто, но сочла за благо промолчать. Тем паче что разговор свернул в другом направлении, а она не хотела терять его нить.
Вообще вырисовывалась более или менее ясная картина. Конечно, и Столетову, и родственникам Лизы Петропавловской очень хотелось бы, чтобы ничего не менялось. Всякая попытка опровергнуть подвиг Лизы неминуемо должна быть воспринята ими в штыки. Но вот вопрос: насколько далеко они могут зайти ради того, чтобы оставить все на своих местах? Неужели скромный директор заштатного музея и какие-то там родственники…