В пылу любовного угара
Шрифт:
Старик еле ворочал языком, оттого и говорил короткими, отрывочными фразами, был бледнее беленой стенки, к которой прислонялся, чтобы не качаться, словно былинка на ветру, глаза его были окружены темными кругами и провалились. Краше в гроб кладут, ей-богу!
Уж на что Лиза терпеть не могла навязанного судьбою «доброго дедушку», а все же ей стало жалко старика.
– Ну хотите, я сама схожу в ваш ломбард и посижу там, а вы еще денек отдохните. И съешьте хоть что-нибудь, нельзя же так! – предложила она раздраженно и тут же ужасно пожалела, что черт потянул за язык. Больно надо ей в тот ломбард тащиться! Хотя, с другой стороны, хоть какое-то развлечение…
В выцветших глазах отца Игнатия мелькнуло очень странное выражение. То ли изумление (неожиданное сочувствие Лизы, которая своей неприязни к нему не скрывала никогда, не могло его не изумить), то ли подозрительность. Ага, ну конечно, он решил, что Лиза только и жаждет добраться до его сейфа и взломать дверцу, чтобы разжиться сданными в залог немногочисленными ценностями – и сбежать с ними. Надо же, старик доверил ей свою жизнь, а вот имущество доверить боится.
И правильно делает, между прочим. Потому что, окажись у нее хоть малейшая возможность завладеть деньгами или драгоценностями, которые помогли бы ей жить и выживать, она пошла бы даже на откровенную и самую вульгарную кражу. И только бы ее и видели отец Игнатий и…
А как же Петрусь?!
Лиза вздохнула. Да никак. Она сама не понимает, что творится в ее душе, в ее сердце, в ее теле. Конечно, с Петрусем – все совершенно другое, чем было когда-то в лесном доме с Баскаковым, чем то, чего хотел от нее Фомичев… И все же она точно знает, что ради него не останется в Мезенске ни за что. А может быть, попытаться уговорить его уйти вместе? Бросить все здесь к черту… попытаться спастись…
Она так задумалась, что даже не заметила, как отец Игнатий на подгибающихся от слабости ногах ушел-таки в свой ломбард. И почти тотчас в дверь постучали.
Лиза открыла, убежденная, что вернулся старик, – и изумилась, увидев на пороге Никиту Степановича, сторожа из «Розовой розы», который сообщил, что ее требует к себе барыня, как он называл фрау Эмму.
Лиза немедленно вспомнила, как отец Игнатий в редкую минуту доброго расположения духа и откровенности рассказал: его внучки Лизочка и Танечка, когда были совсем маленькими и еще жили в Мезенске, не уехали в Горький, играли в развалинах (в тех самых, где теперь медленно гнил труп пана Анатоля) в «барыню». Выглядела игра так: Лизочка брала кусочек тюля, покрывала им голову, подвязывала фартук и садилась на крыльце разрушенного дома в «кресло» из кирпичей и сучьев (такой они воображали барыню – бывшую хозяйку дома). Дети забирались в сад, ломали сирень, а «барыня» Лизочка вскакивала с кресла и сердито кричала: «Ах, разбойники! Ну, подождите, я позову милиционера!» Почему милиционера-то? Так ведь они, советские дети, не знали, что барыня звала бы городового…
Никита Степанович передал приказ хозяйки, но уходить не спешил. Оказалось, фрау Эмма ждет Лизу немедленно, а сторожу велено ее сопроводить в ресторан. Вернее, послужить ей конвоиром, мрачно подумала Лиза. И, делать нечего, принялась одеваться.
О том, что ее ждет у фрау Эммы, она думала без особого интереса, вяло. Вот только любопытно было, как они теперь встретятся – после того, как фрау Эмма отдала ей морфий для убийства Эриха Краузе…
Против ожидания, Никита Степанович повел Лизу не в Липовый тупик, а в ресторан с главного входа. Открыл дверь своим ключом и махнул рукой вдоль розового коридора:
– В кабинете они-с. Ждут-с.
У Лизы неприятно дрогнуло сердце – кто они, кто ждет-то? Вдруг гестаповцы? Не дать ли деру, пока не поздно? Однако сторож стоял позади, отрезая путь к отступлению, а он был мужик крепкий, совсем еще не старый, сладить с ним у Лизы не было возможности. И пришлось идти вперед.
Немедленно выяснилось, что паниковала она напрасно – фрау Эмма находилась в кабинете одна, с Лизой дурную шутку сыграла старорежимная манера Никиты Степановича говорить о «высших» во множественном числе.
Фрау Эмма была вся в черном. «Видимо, у нее траур по бывшему клиенту фон Шубенбаху», – со злым ехидством подумала Лиза. Мадам хмуро взглянула на нее и, даже не поздоровавшись, даже не кивнув, холодно проговорила:
– Я проклинаю тот день, когда поддалась дружеским чувствам к вашему деду и взяла вас на службу. Вы приносите мне несчастье. Мало того, что из-за убийства фон Шубенбаха ресторан закрыт вот уже два дня, так теперь еще и приезд Венцлова…
– А с чего вы взяли, что я имею отношение к убийству фон Шубенбаха? – перебила Лиза с самым высокомерным видом, на который только была способна, изо всех сил подражая фрау Эмме.
– А я разве сказала, что вы имеете к нему отношение? – вскинула брови хозяйка. – Или… или все же имеете?
– Что вы! – очень старательно ужаснулась Лиза, поняв, что нечаянно проговорилась. – С чего вы взяли? Как бы я могла?
– Да кто вас знает, какие у вас резоны, – пожала плечами фрау Эмма. – А что до того, как могли… Смогли же вы добраться до несчастного Краузе! Он скоропостижно скончался, в госпитале поднялся страшный шум, но общее мнение склоняется к тому, что он просто умер от ран. Так что свой удар мизерикордии вы нанесли-таки!
Лиза вспомнила, что о мизерикордии говорил и Алекс Вернер. Вспомнила также старый роман, читанный еще дома, в Горьком… Тогда она искала значение слова в словаре и нашла: так называемый удар милосердия наносили особым стилетом, мизерикордией, обреченному воину или гладиатору на арене.
Она встряхнулась – мадам продолжала что-то говорить.
– Простите, я не расслышала, – прервала ее Лиза.
– Вы и впрямь имели отношение к убийству фон Шубенбаха? – с невинным видом переспросила фрау Эмма. – Говорят, около его дома тем роковым утром видели какого-то старика, полицая и красивую девушку.
– Кто видел? – выпалила Лиза.
– Не знаю, – пожала плечами хозяйка «Розовой розы». – Мне сказали, что кто-то видел. Но я уже говорила вам, что виртуозно умею связывать концы с концами. Вы отравили Эриха Краузе, и в то же утро был убит следователь, который вел его дело. Фон Шубенбах мог выбить из Краузе признания, смертоносные для очень многих. И если Эрих Краузе антифашист, легко предположить, что его девушка – тоже антифашистка, может быть, даже подпольщица, связанная с партизанами. В этой связи невольно задумаешься, с какой целью вы пришли в «Розовую розу», учитывая контингент ее посетителей. В самом ли деле вы были в Красной армии и дезертировали оттуда? Или же были, как говорится, заброшены в тыл врага? Не было ли связано ваше стремление работать в «Розовой розе» с приездом Венцлова, к визиту которого сейчас готовится военное командование? Ваш акция с фон Шубенбахом…