В пылу любовного угара
Шрифт:
Ах, майн либер готт, подумал Ганс Файхен, до чего хорошо быть русской шлюхой! Вот у его жены, милой и добропорядочной Марихен, ничего подобного бюстгальтеру красотки и в помине нет. А впрочем, Марихен настолько добропорядочна, что ничего подобного и не наденет на свою плоскую грудь. Да и вообще, такие штучки не для жен, а для шлюх, причем дорогих. Вот эта девка явно не по карману бедному ефрейтору, она из разряда тех, содержать которых мог бы позволить себе, скажем, герр гауптман, и то с большим напряжением для кошелька. Гансу показалось, будто он уже видел где-то красотку. Но тут же мысли вылетели у него из головы, потому что девушка вновь заговорила с ним на очень недурном немецком:
– Спасибо, господин ефрейтор, вы необычайно любезны. А не хотите ли и вы закурить? Сигареты очень недурны. Попробуйте!
И она, расстегнув плоскую сумку, напоминающую планшет (Ганс, конечно, был против новой военизированной моды, которая, словно поветрие, охватывала женщин, но что он мог сделать?!), достала портсигар и раскрыла его. Там лежали всего две сигареты, однако Ганс не задумываясь цапнул их обе. Девушка улыбнулась так весело, словно он не оставил ее без курева, а, наоборот, предложил целую пачку того же самого «Голуаза».
– Берите, берите! – сказала она радушно. – А теперь позвольте, я сама дам вам прикурить.
Девушка нагнулась так же низко, как в первый раз, и Ганс даже слюну сглотнул, глядя на белые нежные холмики в розовых облаках кружев, и забыл обо всем на свете, в первую очередь о милой и добропорядочной фрау Файхен, и затянулся так глубоко, что едва не поперхнулся. А в следующее мгновение в голове его помутилось – и он лишился сознания. Изо рта его полезла пена, тело скрутили судороги.
Девушка успела придержать его за плечо, прежде чем он начал валиться на рулевое колесо, и тревожно оглянулась. В ту же минуту из подворотни быстрым шагом вышел темноволосый и темноглазый молодой человек с белой повязкой полицая на рукаве пиджака.
Он бесцеремонно распахнул дверцу и сел за руль, небрежно подвинув водителя, который завалился бы на сиденье пассажира, когда бы там уже не оказалась та самая красотка, которая угостила Ганса Файхена такими странными сигаретами. Полицай включил зажигание, дал газ – и автомобиль сдал несколько метров назад, встав так, что заклинил узкую подворотню, сделавшись вовсе невидным с улицы. За эти несколько мгновений девушка, лицо которой было мертвенно-бледно, но сосредоточенно, буквально вытряхнула мертвого водителя из форменной куртки и содрала с него фуражку. Как только автомобиль остановился, полицай снял свой пиджак и надел куртку и фуражку Ганса (причем куртка тщедушного водителя треснула на широких плечах молодого человека, но в подворотне было полутемно, разошедшихся швов не разглядеть, так же как и того, что волосы у нового шофера темные, а Ганс был белобрыс). Девушка выскочила из машины, тело Ганса было вытащено вон и с помощью невесть откуда взявшегося тщедушного старичка оттащено к стене подворотни, в самый темный ее угол, где его было не видно. Бывший полицай, облаченный в куртку и фуражку Ганса, повел вокруг внимательным взглядом – не заметил ли кто случившегося. Однако двор был пуст, так же как и улица. Все обошлось.
Да, все обошлось, хотя риск был страшный. Но они успели закончить подмену буквально за минуту до появления фон Шубенбаха из арки.
Гауптман приблизился к машине, явно недоумевая, почему шофер не выскакивает, чтобы приветствовать его и открыть перед ним дверцу. Резко окликнул:
– Файхен!
Имя денщика-шофера стало последним словом, которое суждено было ему произнести в жизни. Что-то уткнулось ему в левый бок, и фон Шубенбах с изумлением понял: не что-то, а пистолетное дуло. Держал пистолет тщедушный старичок, имевший весьма благообразный вид… в то же мгновение он дважды выстрелил, фон Шубенбах повалился наземь, а выскочивший из автомобиля полицай добил его двумя выстрелами в голову.
Затем куртка и фуражка водителя были брошены на сиденье автомобиля, а полицай, девушка и старичок исчезли в неизвестном направлении, оставив в подворотне два трупа: застреленного помощника военного следователя гауптмана Вальтера фон Шубенбаха и его шофера, а также по совместительству денщика ефрейтора Ганса Файхена, отравленного цианистым калием.
* * *
Что-то про сормовский районный музей Алёна слышала, причем совсем недавно. Буквально сегодня! Но что? И где? Она принялась перетряхивать в памяти день, рассеянно вскрывая упаковку с творожком, смешанным с черносливом. Вообще-то время уже после шести, а наша героиня, следившая за своей фигурой, давно решила, что после шести вечера она не станет есть ни крошечки… Но что делать? Сегодня был довольно стрессовый день, надо хоть чуточку восстановить силы. К тому же после таких вкусных творожков гораздо лучше соображается, а ей обязательно надо сейчас вспомнить, где и в какой связи она сегодня слышала про музей. Ну же, музей, музей…
Творожок помог, честное слово! Потому что Алёна вспомнила: про музей Сормова упоминала Марина, редактриса «Карьериста», когда рассказывала, куда поехали пропавшие журналистки. Именно в музей они и поехали, а потом пропали.
Какая странная получается картина… Девчонки направляются в музей, но редакционная машина вдруг ломается, и они садятся в серый «Ниссан». Перед этим Катя видит Алёну и во время поездки говорит о ней похитителям. Тем же вечером один из них является к Алёне и получает то, что получает. И на другой же день, после того, как перепуганные похитители отпускают девушек, уборщица и бывшая хранительница музея тащит в клювике заявление в милицию на писательницу Дмитриеву. А оная писательница, во-первых, выстрелила в ночного гостя; во-вторых, именно после ее звонка Муравьеву план похищения дал глубокую трещину и затем вовсе рухнул. То есть похитителям есть за что ей мстить. И соседка ее Рая стала орудием их мести.
Ничего себе! Связь прослеживается прямая, хоть и выглядит все как полный бред. Что же там такого произошло, в заштатном сормовском музее, из-за чего сначала похитили двух журналисток, а потом наехали на писательницу Дмитриеву? Причем наехали, как принято выражаться, конкретно.
Алёна схватилась за телефон.
– Марина, привет, извините за поздний звонок. Очень нужно кое-что уточнить. Вы не скажете, зачем именно Катя собралась вчера в сормовский районный музей?
На том конце провода молчали. Ну, естественно, вопрос из разряда неожиданных!
– Алёна, может, вы лучше с Катей поговорите? – наконец осторожно предложила Марина. – А то я знаю только в общих чертах… Вроде там какие-то новые факты вскрылись… немец какой-то приехал… Честно, я не в курсе. Позвоните Кате, она будет рада.
Алёна записала номер и набрала его.
– Катя, добрый вечер. Алёна Дмитриева беспокоит. Извините, у меня один небольшой вопрос насчет…
– Ой, Елена Дмитриевна, добрый вечер! А можно я вам через часик перезвоню, а? – виновато ответила Катя. – У меня сейчас встреча назначена, боюсь опоздать. Тут один немец специально ко мне приехал…
Ух ты!
– Такой старикан импозантный? Вы сейчас с ним встречаетесь?
– Да, – Катя явно растерялась от осведомленности собеседницы. – А откуда вы…
– Неважно. Это как-то касается сормовского районного музея?
– Не то слово! – ответила Катя мрачно. – А как вы…
– Неважно! Слушайте, Катя, можно, я к вам присоединюсь? Не буду объяснять, почему мне нужно… то есть потом объясню.
– Ну… – озадаченно протянула Катя. – Ладно, я не могу отказать своей спасительнице. Мы с ним через пятнадцать минут встречаемся на площади Нестерова. Около памятника, где гостиница «Октябрьская». Знаете?