В пылу любовного угара
Шрифт:
– Неважно, как назвать, – сказал Петрусь, – все ясно… Но почему именно отравить?
– А что сделать? – с тоской спросил Алекс. – Удушить? Застрелить? Такая его смерть явно будет делом рук человека, которого станут искать. В то время как укол чего-то вроде морфия может сойти за больничную процедуру. Главное, чтобы больничные запасы морфия были не тронуты, понимаете? То есть мы должны раздобыть препарат сами.
– У меня есть цианид, – сказал Петрусь. – Немного, но вполне достаточно, чтобы…
– Не пойдет, – решительно качнул головой Алекс. – Вы когда-нибудь видели отравленных цианидом? Очень выразительная картина. Сразу станет ясно, что Эриха спровадили на тот свет. Кто? Начнут искать – и найдут! Нет, только укол и лучше всего – морфия. Но где его раздобыть?
– А укол-то кто сделает? – поинтересовался отец Игнатий.
Алекс вздохнул:
– Такой человек есть – один санитар из госпиталя. Его сын обязан жизнью моему отцу. Его сбил автомобиль, военный грузовик, а отец в тот момент проезжал мимо. Он велел своему шоферу остановиться, подобрал мальчика, увез в больницу. Трогательная история – в свое время о ней писали все газеты Германии. Если я скажу, что смерть Эриха нужна ради блага моего отца, тот санитар пойдет на все. Его даже и не заподозрят. Только морфий нужно найти.
– При отравлении морфием тоже ярко выраженные симптомы, – сказал Петрусь. – Булавочные зрачки, замедленное дыхание, холодная липкая кожа, покраснение губ и мочек…
– Укол нужно сделать перед сном, – перебил его Алекс. – Все симптомы угаснут. Вот только зрачки… Наверное, если приподнять веки, это будет видно.
– Атропин, – буркнул Петрусь. – Если закапать в глаза атропин, зрачки будут расширены.
Отец Игнатий вдруг вскочил так резко, что все обернулись к нему. Священник стоял, стиснув руки в кулаки, низко наклонив голову.
– Ты попустил сие, отец наш небесный… – наконец проговорил он истово. А затем снова сел, вернее, тяжело упал на стул.
– Прошу вас, – тихо сказал Алекс, глядя на Лизу и Петруся, – прошу вас, молчите. Я знаю: все, что здесь сейчас происходит, выходит за рамки… за рамки… – Он осекся и смог продолжать только через некоторое время: – За рамки всего человеческого. Но мы только играем по правилам, которые нам навязала война.
Больше к моральным аспектам не возвращался никто, даже отец Игнатий.
– Нет, морфия нам не раздобыть, – с сожалением сказал Петрусь. – Ну где мы, в самом деле, его возьмем? К тому же с уколом – сложнее. Проще использовать дигиталис. Его можно дать внутрь. Это растительный яд, он разлагается так быстро, что уже через сутки невозможно отыскать его следы в организме.
– Морфий удобен тем, что его можно вколоть независимо от воли больного, – возразил Алекс. – А чтобы выпить дигиталис, нужна его добрая воля. Но у меня, – он зло оскалился, что, очевидно, должно было обозначать ухмылку, – есть основания сомневаться, что Эрих примет яд по доброй воле.
– Почему? Неужели он надеется… неужели он может надеяться купить себе жизнь предательством? – в ужасе проговорил отец Игнатий.
– Ну посудите сами, если бы он готов был умереть, разве он выпрыгнул бы с парашютом? – с горечью проговорил Алекс Вернер.
– Я знаю, у кого есть морфий, – вдруг сказала Лиза. Она тут же пожалела о своих словах, но было уже поздно.
* * *
Между прочим, и в самом деле – был такой грех, с затоплением соседей… Обычная история, не единожды показанная по телевидению в рекламе средства от накипи. Из стиральной машинки вдруг вылилась на пол вода, чего Алёна не заметила. Заметить было трудно, потому что она спала. Машинка стирала, а она спала. Каждому свое! На дворе стоял, конечно, белый день, но такое с ней бывало, с нашей писательницей, – от сидения за компьютером ее внезапно и неодолимо клонило в сон. Нужно было прикемарить на каких-нибудь полчасика (на часик, конечно, лучше, да ведь хто, как говорится, даст?!), чтобы восстановить силы. И вот именно в это время машинка возьми и устрой потоп…
Само собой, когда на потолке Раиной ванной – в квартире на втором этаже – образовалось этакое подобие тучки, из которой пошло подобие дождика, она кинулась к верхней соседке и принялась звонить в дверь. Но Алёна не слышала, потому что спала в своих любимых затыкалочках для ушей. Воск обеспечивал надежную изоляцию от посторонних шумов, а звонок у нее вообще был не очень громкий. Спустя полчаса, проснувшись и затыкалочки вынув, Алёна услышала, как Рая разоряется во дворе, под ее балконом (дело было летом, все двери настежь), и выглянула… разумеется, угодив как раз на разбор своих полетов. И никакие извинения и заверения, что Алёна не нарочно соседей затопила и не нарочно не открывала на звонки, не помогли. Рая вот уже год (да-да, потоп случился ровно год назад!) была с верхней соседкой чрезвычайно суха и здоровалась, как говорится, через губу.
И все же, чтобы помнить о давным-давно высохшем пятне на потолке и даже мстить за него… Как же сильно надо писательницу ненавидеть! Но, может, дело не в пятне, а в том, что Вася при встречах частенько называл Алёну самой красивой женщиной Нижнего Новгорода и его окрестностей? А Рая, когда такое случалось при ней, непременно уточняла, что Вася алкоголик и такую чушь вечно порет, что уши вянут.
Милиционеры (как доброжелательные к гражданке Ярушкиной, так и нет) покинули ее квартиру, сойдясь на том, что лучше оную гражданку оставить в покое, потому что никакого оружия она выдавать не желает, а найти его прав у лейтенанта Скобликова не имеется никаких. Алёна уже и забыла о них, вся ударившись в свое любимое занятие: размышления и распутывание веревочек, судьбой в клубочек запутанных.
Ладно, побудительные причины могут быть какие угодно, но вот что интересно: минувшей ночью, когда Алёна пустила в ход пресловутую «беретту», Раи дома не было. Стопроцентно. Потому что утром, с трудом продрав глаза (Дракончег уехал в третьем часу!) и раздергивая шторы, она увидела Раю, которая входила во двор с огромным пуком красной сирени. Такая сирень росла на ее даче, и Рая не раз ею хвасталась. Рая часто уезжала на дачу днем или вечером, чтобы вернуться утром и успеть на работу – она была уборщицей где-то в Сормове. Дача находилась недалеко – в Толоконцеве, но все же туда-сюда к семи часам невозможно обернуться. Итак, выходило следующее: Рая уехала вчера вечером, утром вернулась, сбегала на работу, а потом, вдруг сорвавшись с цепи, написала заявление на соседку, и заявлению ее был дан невероятно спешный ход…
Кто-то свой у похитителей журналисток все же сидел на самом «верху». Точно сидел! Ведь и об Алёниных звонках Муравьеву злоумышленникам стало известно немедленно. Может быть, дело и впрямь в мэре и в его «свечном заводике», то есть в данном случае заводике брусчаточном?
Ладно, с мэром и заводиком потом. Сейчас нужно с Раей разобраться. Она-то в какой связи со всей этой дурью находится? Кто ее подзудил написать заявление о том, о чем она могла знать только и исключительно понаслышке? Определенно, единственным свидетелем применения «беретты» был Москвич. Получалось, что именно от него Рая и узнала о сем факте. Но какая меж ними может наличествовать связь? Москвич ее родственник? Или Рая раньше, в девичестве, до того как выйти замуж за Васю Абрамова, была Москвичом? Вернее Москвичкой. В смысле, носила фамилию Москвич.