В пылу любовного угара
Шрифт:
Ну, если миллионы, тогда конечно… Но ведь их и есть миллионы! Их и так много – без нее! Подумаешь, два каких-то жалких крылышка – из миллионов-то, ну какое они имеют значение?
Лиза с трудом отвела глаза от неба и осторожно спустилась с крыльца. Наверное, нужно было остаться в «Розе» до утра, как другие девушки, у которых нет ночного пропуска. Но те живут далеко, а она – рядышком, в конце улицы. Авось как-нибудь добежит, невзирая на комендантский час. Просто остаться еще хоть самое малое время в «Розе» было для нее невыносимо. Нагляделась она сегодня, наслушалась звуков, доносящихся из кабинетов… До сих пор судьба ее хранила, но завтра, может быть, и она тоже будет пьяно визжать на розовом диванчике… Да, наверное, придется напиться, если уж не миновать этой участи. Фрау Эмма спуску не даст. Фрау Эмма… Сучка! Старая развратная сука! И Лиза, и все другие девушки – для нее только средство добиться расположения фашистов. Дровишки для костра! Ее щедрость, ее хлопоты – чепуха! Мадам все делала не ради Лизы – только ради себя самой.
Можно, конечно, уволиться… А Венцлов? Ну да и не черт бы с ним? Подумаешь, какой-то гестаповец! Найдутся на него народные мстители и помимо Лизы Ховриной.
Она шла медленно, с трудом различая дорогу, и оттого страшно злилась. Хотелось бежать со всех ног, хотелось раздеться, умыться, свернуться на постели в комочек, подоткнуть одеяло со всех сторон и прижать колени к подбородку. Хотелось – пусть даже лишь во сне – вернуться домой!
Не вернешься, конечно. Ах, да пусть уже будет, что будет, она так устала… И скорей бы приехал тот Венцлов, вот что. Ведь после того, как он взлетит на воздух, в «Розовую розу» ей уж точно не надо будет ходить.
Темнотища-то какая… И тишина… Даже шума военных машин не слышно с центральной улицы. Только вроде бы похрустывает что-то позади, поскрипывает. Лиза остановилась, замерла.
Нет, тихо. Почудилось?
Сделала несколько шагов – странные звуки возобновились. Щебенка хрустит под чьими-то шагами, вот что они означают!
Лиза опять остановилась – стих и хруст. Ах вот оно что – свои собственные шаги она и слышит. Глупая трусиха!
Ой, а это что такое? Вспыхнул огонек сбоку. Вспыхнул – и исчез.
Там кто-то закурил. Закурил и спрятал папироску в кулак или погасил ее. Нет, не погасил – вон снова появился крошечный огонек!
Кто-то следит за Лизой. Кто-то следит! Идет шаг в шаг с ней, чтобы она не догадалась о его присутствии. Но от волнения или нетерпения закурил, выдав себя.
– Кто здесь? – тихо спросила Лиза, глядя на нагло мерцающий огонек. – Кто?
Молчание. И вдруг – хруст щебенки раздался совсем близко.
Лиза вскрикнула и кинулась вперед, не в силах справиться с паникой. Все волнения этого вечера, этого дня, последних странных дней, полутора лет войны обрушились на нее – и начисто вымели разум из головы. Она бежала, ничего не видя, ничего не понимая.
«Домой! Домой!»
Но не о доме на улице Липовой думала она, конечно…
– Стой! Погоди! – послышался голос сзади и словно ее в спину толкнул, заставил лететь еще быстрей, еще бездумней.
– Стой!
Кто-то с силой схватил за плечи, развернул к себе, притиснул к груди, глуша панический вопль.
– Да ты что? Тише, тише, это я.
Но Лиза и так узнала его – по первому же прикосновению. Вот странно – по голосу не узнавала, а по прикосновению…
– Куда ты бежишь? – В голосе Петруся была ласковая насмешка. – Ну куда ты мчишься, неразумная? Мимо дома промчалась. Впереди перекресток, там наткнулась бы на патруль как пить дать. А ночной пропуск у тебя есть? Конечно нету.
Он что-то еще бормотал, Лиза не слышала, постепенно обретая разум – и тотчас вновь теряя его в объятиях его рук, в касаниях его губ.
– Слушай, пошли лучше домой, а? – прошептал наконец Петрусь, с трудом прерывая поцелуй. – Скорей пошли, ладно?
– Ты меня до смерти напугал, – сказала Лиза. – Крался, курил… Погоди! А вон то что?!
Она в ужасе посмотрела на обочину, где вспыхивал и гас «огонек сигареты».
– Да это ж светляк! – изумился Петрусь. – Ты что, светляков не видела?
– Видела, – буркнула Лиза, злясь, что только сейчас заметила: огонек-то зеленоватый, бледный, призрачный… – Конечно, видела, а как же. Просто испугалась. Ты что тут делаешь?
– Как что? Тебя встречаю. В смысле провожаю. Знал же, что у тебя нет ночного пропуска, ну и пришел встретить и до дому довести.
– Да? – Способность мыслить связно уже возвращалась к Лизе. – А почему не подошел, пока я стояла на крыльце? И потом, когда я по улице пошла? Зачем крался сзади? Следил, что ли? Ты следил, одна я выйду или нет?
– Ну и что? – угрюмо отозвался Петрусь. – Пока ты там была, знаешь, какие мысли в голову лезли? Ты мне изменила? Скажи честно!
Лиза вообще была вспыльчива, но этот парень делал из нее просто вулкан. И не только любовной страсти! Точно так же неудержимо, как вожделение, охватывала ее при виде Петруся и ненависть к его любви: такой искренней – и такой безжалостной, унижающей ее, исполненной жертвенной готовности принести в жертву себя и ее.
– Тебе повезло, – вздохнула она. – То есть мне повезло. В общем, сегодня я чудом избежала радости переспать с двумя фашистами. Нет, даже с тремя! Вот уж воистину чудо, что так получилось. Но это случайность. Больше на них не рассчитывай, вряд ли мне и завтра так же повезет. Если не хочешь делить меня с гитлеровцами, придумай что-то другое насчет Венцлова, чтобы мне не нужно было больше ходить в поганую «Розовую розу».
– Да что ж я-то могу сделать? – тоскливо спросил Петрусь. – Ведь план не я придумал, а батюшка. Может, нам с ним поговорить?
– С ним? Поговорить? – взвизгнула Лиза, окончательно теряя над собой контроль. – Да о чем с ним можно говорить, ты что? Он родную внучку не жалел, а меня пожалеет? Или тебя? Ну ладно, я еще понимаю, был бы он большевик, идейный насквозь, а то ведь битый ими, ломаный… русский патриот. Фанатик несчастный!
– Тише, угомонись, – забормотал Петрусь, но Лиза не слышала: истерика пролилась слезами. Тогда он подхватил ее на руки и потащил, прижимая к себе и пытаясь заглушить рыдания.
Она не осознавала, что с ней происходит, не помнила, как Петрусь принес ее в дом. Очнулась уже в постели, в его объятиях. Вслед за кратковременным безумием отчаяния нахлынуло такое безумие телесного счастья, что Лиза перестала сдерживать себя и словно бы растворилась в наслаждении. Она искала забвения и спасения в объятиях этого юноши, так же, как и он, наверное, искал лишь забвения и спасения, но они были людьми, у них болели сердца и души, а потому они прикрывали свое неистовое вожделение вздохами, нежностью и словами любви, которые сами собой слетали с их сливающихся губ и растворялись в поцелуях.