В режиме отладки
Шрифт:
Теперь о так называемых положительных сторонах. Да, меня нарочно подготовили и вырастили таким образом, чтобы я как можно успешней боролся с мертвяками и призраками. В этом смысле любого из нас можно сравнить с мечом: его тоже затачивают и выковывают так тщательно, что никакой кухонный нож не сравнится. Вот только, со временем и с каждой новой схваткой любой меч все больше затупляется, ржавеет… а иногда может даже сломаться.
— Вот с последним — не вижу связи, — недовольно произнес барон.
— Потому что, как я уже говорил: вы плохо представляете себе суть некромантии. Ваша светлость… как, впрочем, и многие другие, думает, будто главное в нашей работе — это повторно убить тех, кто вроде как уже мертв. Но нет: по-настоящему дело считается завершенным, если некромант не только перебил беспокойную нежить, но и устранил то, что сделало ее беспокойной. Не дало покоя, проще говоря.
— И что же это?
— Тьма. Назовем ее так, — пояснил Эрвин, — сосредоточие злобы, страха и ненависти… а также многого другого, чему в людском языке нет названья. И она, в отличие от искомой вашей светлостью жизни, может существовать и в чистом виде. Малые скопища Тьмы досаждают только живым людям: исподволь и незаметно сея в них раздоры и болезни. Когда же Тьмы в каком-либо месте становится слишком много, она угнетает даже мертвых. Не дает им, так сказать, упокоиться с миром.
А уничтожить такое скопление можно только одним способом: вобрав его в себя. Раз за разом. И уж поверьте, ваша светлость, таскать эту сущность внутри — невеликое удовольствие. Из-за нее мы, некроманты, боимся солнца: под его светом Тьма сгорает, а вместе с ней медленно и мучительно горим и мы… пропитанные Тьмой насквозь. Но главное: из-за нее мы изнашиваемся, как изнашивается меч от множества ударов. Потому, в частности, и выглядим… не очень.
Теперь по поводу «обратной стороны»: мне ничего не стоит расстаться с некоторой долей Тьмы, которую я вынужден носить в себе. Но в чем это поможет вашей светлости? Лишиться вечного покоя по вине Тьмы — это совсем не то же самое, что воскреснуть. Это не жизнь! Не говоря уж о том, что я могу и не дождаться вашей кончины.
— О, Небо! — вздохнул барон и горько усмехнулся, — я же вроде сказал: если бы нас волновали только мы сами… В общем, идем со мной; простите… следовало бы показать вам ее с самого начала.
— Кого — ее? — беспомощно переспросил некромант, в то время как его собеседник уже стоял у двери.
Не получив ответа, Эрвин последовал за ним.
Выйдя из кабинета, барон и некромант прошли коридорами замка. Несмотря на поздний час, здесь было светло: горела большая часть факелов. Время от времени на пути попадались люди из прислуги и баронские ратники; последние были вооружены и недобро посматривали на некроманта. От вмешательства их останавливало только наличие хозяина… а также отсутствие приказов с его стороны.
Некромант и барон продвигались в недра замка все глубже, спускались все ниже — и все реже встречали людей и зажженные факелы. Кое-где пришлось пройти не один десяток шагов в полной темноте; после пары таких переходов барон догадался прихватить с собой один из факелов со стены.
И все беднее становилась обстановка: жилые помещения вскоре сменились темницей с голыми каменными стенами и железными решетками взамен дверей. Большая часть камер пустовала: темницу явно строили «с запасом»… однако за некоторыми из решеток находились люди. Живые. Хозяина замка они провожали ненавидящими взорами, а его спутника — с нескрываемым страхом. А затем облегченно вздыхали, когда Эрвин и барон отходили достаточно далеко.
А когда была пройдена даже темница, оказалось, что в замке имеется и более глубокое помещение: маленькая комната с высоким сводчатым потолком; в нее вела узкая винтовая лестница, обнаруженная за массивной железной дверью. В комнате было светло от множества горящих свечей, а еще холодно — так, что даже стены покрылись изморозью.
Посреди комнаты, на каменном постаменте лежал хрустальный ящик, формой похожий на гроб. Причем, он был не пуст: сквозь прозрачную, даром что изрядно заиндевевшую, крышку виднелась фигура девушки, закутанной в погребальный саван. Неподвижная и бледная чуть ли не до белизны, она явно уже не принадлежала к миру живых… и все-таки сохранилась настолько хорошо, что язык не поворачивался назвать ее «трупом».
— Моя Ирма, — с грустью промолвил барон, выпуская изо рта целое облако пара, — привез ее из одного путешествия… влюбился как мальчишка. Обвенчаться мы не могли: дворяне не женятся на простых пастушках. А жить со мной просто так она не захотела… вообще не захотела жить — наложила на себя руки.
Слушая это признание, Эрвин едва сдержал усмешку.
«Что ж, этого и следовало ожидать, — подумал он с какой-то досадой, — это мы, некроманты, одиноки, вот всех и меряем по себе. А у обычных людей вообще-то и друзья бывают, и семьи с детьми… и любовь так называемая. Потому их и волнуют… хе-хе, не только они сами. Волнуют — вот и заставляют идти то на подвиги, то на преступления».
— Прошу, сударь некромант, — продолжал между тем барон, и голос его заметно дрожал, — можете призывать что хотите: хоть всю свою Тьму, хоть демонов из бездны. Только верните мою Ирму! Даю слово дворянина: она не покинет замка… и наша общая тайна тоже. Повторяю, что готов предложить вам вчетверо больше, чем вы запросили с крестьян Козьей Горы.
— Ладно, — некромант вздохнул, — не буду врать, что понимаю вашу светлость… но деньги лишними не бывают. Тем более что мне нетрудно потратить толику Тьмы… и совсем не жалко ее: даже наоборот.
Холод и боль… последняя настигла Ирму точно в момент пробуждения, заставив исторгнуть жуткий крик, недоступный человеческому горлу. И не было пробуждение это отхождением от сладкого сна, что приносит отдых душе и телу и одаряет силами для нового дня. Нет, Ирма пробудилась от прикосновения того мира, который она отвергла… но который упорно не желал ее отпускать. От грубого и гнусного прикосновения, силком вернувшего… нет, бросившего ее снова в ту же мирскую грязь. Из которой Ирма так надеялась вырваться. Так напрасно надеялась…
Внутри нее бурлила и клокотала первозданная, незамутненная чернота, отравляя саму душу. А, впрочем, нет: душа-то как раз давно воспарила к небесам. Здесь же, с Ирмой, остался один только мусор — злость, обида, досада и зависть. И теперь они терзали девушку, варясь в напитавшей ее черноте.
Она кричала до тех пор, пока не сорвала голос; пока не охрипла, а изо рта не потекла струйка густой черной крови. Но боль не унималась, боль буквально жгла ее изнутри и тем более мучительной была оттого, что Ирма не могла ни унять ее, ни хотя бы выразить криком. Боль… и холод, от которого не спасал ни саван, казавшийся лишь жалкой тряпицей, ни спешно принесенная одежда. И даже камин, разожженный в баронских покоях — не помогал.