В режиме отладки
Шрифт:
— Угу, — флегматично отозвался констебль, — а имя убийцы — совсем как у здешнего садовника. Опять же прозвище его…
— Всего лишь совпадение, — парировал Лохмис с твердокаменной уверенностью.
— А не многовато ли подозрений, детектив? — не сдавался констебль, — ножницы, имя, своеобразное прозвище?
— Грязная обувь опять же, — поддержал младшего коллегу Трейдлз.
— Не забывайте, кто здесь детектив, — продолжал упорствовать Лохмис, — каждый должен заниматься своим делом. И вообще, если вы профессионалы, то должны знать: домыслы и догадки ценности для расследования не представляют.
Последний
— Как хотите, — Трейдлз изо всех сил пытался сохранять спокойствие, — только все равно мне непонятно, отчего вы так упорно отвергаете версию о виновности садовника.
— А я не отвергаю, — заметил Лохмис, — я лишь считаю ее одной из многих. И в данный момент ищу к ней зацепку.
— И как?
— Возможно, я не прав. Возможно, это очень сомнительно и напрасно. Только вот…
Детектив сделал паузу, а затем перешел на зловещий шепот.
— …что-то я никогда не слышал, чтобы садовники проходили ста-жи-ро-вку.
Все это время садовник Джек наблюдал за происходящим в гостиной через окно — благо, располагалась эта гостиная на первом этаже особняка семейства Клушин. Ход расследования внушал ему оптимизм, отчего лицо Джека помимо его воли расплылось в ехидной ухмылке… которую как ветром сдуло, когда он услышал последнюю фразу.
Итак, будет ли изобличен садовник-убийца по имени Джек? Что заставило его убить миссис Клушин? И за что именно садовник получил свое прозвище?
Обо всем этом вы… ни за какие коврижки не узнаете из следующей серии: «Чисто конкретно русское в натуре убийство или у комиссара мигрень».
23 мая 2012 г.
Случай с некромантом
Едва он переступил порог — и следом, невидимым, но таким ощутимо густым облаком в таверну вползла тишина. Разом смолк веселый гомон, перемежаемый пьяным смехом, и даже забредший на огонек менестрель оборвал свою песню. Сразу несколько тревожных взглядов впились в вошедшего: человека в черном плаще и с увесистым посохом в руках. Но еще больше гостей, напротив, отвело глаза со смешанным чувством тревоги и омерзения.
Всем здесь было ясно, что явился этот мрачный гость совсем не к добру. Всем… кроме, как ни странно, самого держателя таверны.
— Чего изволите, добрый человек? — вежливо поинтересовался тот, когда Эрвин вплотную подошел к дубовой стойке.
Вздохнув и про себя усмехнувшись над его благодушием, Эрвин откинул капюшон плаща, явив взору собеседника совершенно лысый череп, обтянутый сухой бледной кожей. Ну и, конечно же, татуировку, украшавшую лоб: изображение паука — эмблему некромантского цеха.
— Ну, насчет «доброго человека» ты, я думаю, обознался… добрый человек, — подчеркнуто мягко, но с ноткой сарказма отвечал Эрвин, — но вот от горячего ужина не откажусь… даже я.
Позволить себе большего он, по правде говоря, и не мог. С другой стороны, не голод и жажда привели Эрвина под эту гостеприимную крышу — во всяком случае, не только они. И уж точно не двигало им стремление расстаться с содержимым кошелька, весело проведя время. Совсем наоборот.
Да, ремесло некроманта не пользовалось в народе почетом и уважением, как не снискал оного и труд, к примеру, золотаря или палача. Вдобавок, даже сама внешность таких как Эрвин вызывала у окружающих суеверный страх и притягивала к себе целую свору жутких слухов. По одному из них (наиболее известному) некроманты сами поднимали из могил мертвецов, после чего вымогали деньги с их жертв. Еще собратья Эрвина по цеху разносили-де по городам и весям чуму, воровали детей для изуверских опытов, да и вообще принадлежали к миру живых постольку поскольку.
Последнее, кстати, не было далеко от истины.
Но при всем при этом, именно малопочтенный и неблагодарный труд редко остается невостребованным — лишь потому, что даже грязной работой заниматься, хоть кто-то, но должен, а вот желающих находилось мало. Так что Эрвин мог быть уверен: очередное задание (и очередной заработок) сами придут к нему, нужно только подождать. Что некромант и делал, сидя за столиком в углу и неспешно поедая кашу из глубокой деревянной миски.
Он не ошибся: миска еще не показала дно, а в таверну пожаловала целая группа крестьян. Мельком взглянув в их сторону, Эрвин не без радости отметил, что одеты вошедшие добротно, да и сами выглядят далеко не истощенными голодом и непосильным трудом. А это означало, что и самому некроманту, и его карману было чего ловить в этих краях.
Впрочем, радость Эрвина никоим образом не отразилась на его лице; напротив, всем своим видом он давал понять, что ни эти люди, ни их заказ ему никоим образом не интересны — в отличие, скажем, от миски с остатками каши. Что некромант прекрасно обойдется без очередного похода на беспокойное кладбище или встречи с привидением, застрявшим на этом свете… а вот наведавшиеся в таверну крестьяне едва ли. И надо сказать, что изображать равнодушие у Эрвина получалось столь же легко и естественно, как рыбе плавать.
Так продолжалось несколько минут: Эрвин доскребал миску ложкой, крестьяне стояли неподалеку, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая то на татуировку-паука, то на массивный посох, приставленный к ближайшей стене. Наконец, слово взял один из пришедших — самый дородный и лучше всех одетый.
— Эй, слышь, некромант, — молвил он вполголоса, — я староста этой деревни… Козья Гора, если ты не знаешь.
— По какому поводу? — отозвался Эрвин, отодвигая миску и медленно, словно бы нехотя, поворачивая голову.
— Дело есть… по твоей части, — не преминул сообщить староста, — в общем, наш барон…
— Он такая скотина! — перебил его один из крестьян: как-то плаксиво, почти по-бабьи.
— Подождите. Мне кажется, вы путаете, — недовольно процедил Эрвин, спеша внести ясность, — я некромант; мое дело — успокаивать тех, кто не смирился со своей кончиной… и досаждает живым людям. По поводу же владетеля-злодея, дерущего с вас три шкуры, подайте лучше челобитную королю. Или обратитесь к благородному разбойнику из баллад: он не только злого барона на голову окоротит, но еще и его золотишко, вашим потом-кровью политое, раздаст. Не все, конечно…