В ритме ненависти

Ненавидящий пребывает в смерти…

1.

Девушка лежала на земле, раскинув по сторонам белые полные руки с множественными гематомами и неестественно вывернутыми, в позе лягушки, ногами. Капитан Сергей Воронцов, прибывший на место преступления вместе с группой из следственного комитета, непроизвольно сглотнул и закашлялся. Не нужно было быть судмедэкспертом, чтобы увидеть, что согнутые в коленях и разведённые по сторонам ноги убитой девушки с неимоверной жестокостью и силой были выломаны из тазобедренных суставов. Вся правая сторона лица и шеи, которой она была повёрнута к зрителю, представляла сплошной, багрово-фиолетовый кровоподтёк. Взгляд мутных, уже остекленевших глаз, был направлен в сторону окровавленного тёмного комка, оказавшегося недостающим волосяным участком запрокинутой и частично оскальпированной

– Кто её нашёл? – почти не разжимая губ, спросил капитан Воронцов у одного из оперов.

– Да ханурик какой-то местный, – не поворачиваясь, и продолжая писать, сидя на корточках, ответил тот, – шляется почти каждое утро в районе свалки в поисках чего-нибудь мало-мальски ценного. Цветной металл, говорит, ищу. Мы показания взяли, да отпустили пока… А что ещё, убита ведь была в другом месте.

После того, как парень засунул исписанный лист в папку, на которой писал, он встал в полный рост и только тогда посмотрел на Сергея. Вид у него был какой-то неприкаянный и опустошённый. Он напоминал подросшего, но всё так же упрямо ожидающего своих родителей у окна детского дома, испуганного и потерянного ребёнка-сироту. «Курит много, да и пьёт, наверное», – глядя мельком на его мешки под глазами и землистый цвет кожи, автоматически отметил Воронцов. И тут же разозлился на себя. Делать ему больше нечего, как только следить за самочувствием и здоровьем оперуполномоченных юнцов. Подошёл Терентьев, знакомый Сергею ещё по угрозыску. Началась обычная процедура, положенная в таких случаях. – Её, -кивнул Терентьев на труп, который в данный момент осматривал эксперт, – выгрузили из автомобиля и тащили от дороги, видишь след? – Сергей хмуро посмотрел в указанном направлении, – В чём-то типа брезента или плотного целлофана…

Он говорил, а Воронцов никак не мог сосредоточиться. Мысли путались в голове и перескакивали с одного на другое, как будто он был с тяжёлого похмелья. Такого вовремя работы с ним ещё никогда не случалось. Сергей не мог понять, в чём дело. Он глубоко вздохнул и медленно, пытаясь взять себя в руки, выдохнул. – Соберись немедленно, – скомандовал он сам себе. – Что, в самом деле, происходит? Трупов за десять лет работы не видел? – он снова набрал полную грудь воздуха, – Ну да, с такой демонстративной, какой-то показушной жестокостью, может и нечасто встречался, но тоже не гербарии собирал. Он следователем четвёртый год, но всё равно на каждое место преступления обязательно выезжает лично. Такая привычка появилась у него ещё во время работы в уголовке.

– … наверняка не случайно её на городскую свалку притащил, вроде как выкинул, – повисла пауза, во время которой Терентьев, дотронулся до Воронцова, – Аллё, Серёга, ты слышишь меня? Это дельце, скорей всего, вашему отделу передадут, – добавил он, внимательно глядя на Сергея.

– Разберёмся, – кивнул тот и подошёл к убитой.

«…обнаруженный труп молодой женщины правильного телосложения, холодный на ощупь. Трупное окоченение отсутствует во всех группах мышц. На голове, шее, туловище, верхних конечностях по всем поверхностям множественные, крупнопятнистые ссадины и кровоподтёки, сливающиеся между собой… Волосы тёмно-коричневые, на правой стороне отсутствует участок волосяного покрова с соответствующей частью эпителия размером 9 на 8 см… Глаза открыты, роговицы тусклые, зрачки неразличимы… Язык в полости рта, на двух верхних и одном нижнем передних зубах незначительные сколы… На шее, на границе средней и нижней третей, полосчатый, горизонтальный кровоподтёк длиной 8 см, шириной 0,8 – 1,5 см…» Капитан Сергей Воронцов, стоял совершенно неподвижно и, как заворожённый слушал монотонный голос эксперта, не в состоянии отвести взгляд от двух почерневших от запёкшейся крови, с неровными краями ран, образовавшимися после того, как у этой молодой женщины была отрезана грудь.

2.

Наконец-то у такого прекрасного, долгожданного, но исчезающего времени года – весны, проснулась к середине апреля совесть, и она заявляла о своих правах напористо, весело и бесцеремонно. И Моня был этому только рад. Потому что в последние годы, по крайней мере, в их краях присутствие весны ненавязчиво, но ощутимо сокращалось. Была длинная-предлинная зима, потом неразборчивое грязно-серо-подсыхающее нечто и сразу жаркое, изнуряюще-душное лето. Но сейчас в город пришла именно она, волшебная, почти забытая, самая настоящая весна. Она хохотала нешуточными грозами, затем, словно прося прощения за невольную шалость, успокаивала ярким и нежным солнечным теплом, кружила голову свежестью промытых улиц и ароматом первых цветов, нашёптывала что-то сладостное и манящее шелестом цветущих трав, и с раннего утра звонкой и пронзительной разноголосицей исполняла вместе с птицами жизнеутверждающий гимн торжества любви и юности в бесконечно-прекрасной синеве неба.

Моня сидел на шестой паре, как всегда на своём обычном месте: четвёртая скамья, в правом углу у окна, и страдал физически и душевно. Если бы можно было изнемогать каким-либо ещё способом, наверняка он бы одним из первых ощутил его на себе. Он постарался усилием воли абстрагироваться от этой аудитории, бубнящего лектора, которого никто не слушал, и себя самого. Моня прикрыл глаза, ощущая, как ласково щекочет всю левую сторону, заглядывающее через высокие пыльные окна, не знающее чем ещё себя занять буйное апрельское солнце. Этот последний год учёбы тянулся особенно долго. И преподаватели, и студенты порядком устали друг от друга, программа обучения была выполнена, и эти последние недели накануне преддипломной практики, в лучшем случае представляли собой бег по кругу, а то и топтание на месте с повторным пережёвыванием ещё в конце первого семестра проглоченной и даже переваренной жвачки.

Моня в сотый раз с тоской, явно написанной на его лице, посмотрел в окно и шумно вздохнул. Ему так сильно хотелось выйти отсюда, что иногда казалось, что он задыхается. Хотя если бы его сейчас спросили, где бы он мечтал оказаться, скорее всего, Моне для ответа потребовалось бы порядочное время. И даже после этого совсем не факт, что он бы точно знал, где именно. Лучше всего на сегодняшний день ему было в своей комнате у компьютера, это точно. Но к своим двадцати четырём годам он почти нигде не был и с окружающим миром был знаком, в основном, через экран монитора, так что утверждать наверняка, что его комната – лучшее место в мире, всё-таки, наверное, не стоило. Он не хотел сегодня идти в универ, были планы провести день более плодотворно, тем более что хотелось получше разобраться с одной занятной программкой, но мама сказала, что не надо дразнить гусей, в том смысле, что не стоит нарываться и злить преподавателей, накануне сдачи госэкзаменов и защиты диплома. Мама… Мама, как всегда, была права. На второй паре с целью проверки посещаемости зашла делегация, возглавляемая зав. кафедрой и отсутствующие были демонстративно отмечены в журнале.

– Запишите примерные темы рефератов, – вдруг резко изменив тональность маловыразительного, будто обессиленного голоса, с явным и нескрываемым облегчением, противным дискантом выкрикнул преподаватель.

– Какие рефераты?! – возмущённо зашептала однокурсница Лерка, повернувшись к Моне вполоборота, – Нет, ты это слышал? Он чё, вообще, несёт, мудозвон очкастый? Мы ж с понедельника уже тю-тю… Моня криво усмехнулся:

– Да ладно, Валерия, не суетись, это всего лишь формальный, ни к чему не обязывающий акт положительного взаимодействия сторон. Он делает вид, что даёт задания, а мы, в свою очередь, делаем вид, что старательно их записываем. И даже собираемся выполнять. Таковы игры взрослых людей, детка, а играть нужно по правилам. Аккордом к его последним словам прозвучал, наконец, оглушительный звонок.

– Ладно, умник, – фыркнула Лерка, когда они, наконец, вышли на свежий воздух, – Идём в стекляшку, я угощаю…

Пока Лера курила возле кафешки, Моня щурился на тёплое вечернее солнце и вполуха слушал текущую порцию Леркиной повседневной трескотни. Так уж у них повелось. Неизвестно по какой причине, но именно с Моней, – щуплым, низкорослым и прихрамывающим (последствия перенесённого ДЦП), она чувствовала себя легко и комфортно. Видимо, это участь всех изгоев-одиночек. Они оба никак не могли похвастаться, что являются душой компании. Хоть какой-нибудь. Приходилось довольствоваться своей собственной. Лерке этого вполне хватало, а Моня…, что думал Моня, было не очень понятно, так как серьёзно он почти никогда с ней не говорил. Лера выделила его сразу из всей группы, ещё на первом курсе. С тех пор они сидят на парах рядом, и ей одной в универе, не только известно его прозвище «Моня», но и позволено так к нему обращаться. Если не считать помощи Лерке по немецкой грамматике, то на этом привилегии, пожалуй, и заканчивались. Отношения внутри этой своеобразной парочки строились таким образом: она говорила, а он, в лучшем случае, отпускал ироничные комментарии.

Переведя на неё взгляд, он внутренне улыбнулся. Лерка – приземистая, широкоплечая с высокими скулами, раскосыми глазами и приплюснутым розовым носом напоминала сильно укрупнённую и повзрослевшую подружку мультяшного медвежонка Умки. Глядя на неё, создавалось впечатление чего-то добротного, надёжного, но не слишком утончённого.

– Что ж, с прискорбием должен заметить вам, многоуважаемая сударыня, если позволите, то даже слегка попенять, о недопустимости вашей лексики, как в целом, так и в отдельной её части. Вынужден констатировать, что: чё, тю-тю, короче, гля, и прочие слова-паразиты до обидного часто встречаются в вашей речи. Я уж не говорю о том, какими словами вы изволили именовать давеча уважаемого доцента Верещагина…