В семье

Мало Гектор

Спрятав шест в густой траве и заметив место, Перрина тронулась в путь и явилась на фабрику одной из первых. Люди собрались группами и толковали о чем-то с особенным оживлением. Перрине очень хотелось узнать, о чем говорят, и она подошла к одной из групп; несколько случайно расслышанных слов объяснили ей все.

— Бедная девочка!

— Ей отрезали палец?

— Да, мизинец.

— А другой?

— Другой остался.

— Очень она кричала?

— Она

так ревела, что даже те, кто только слышал ее крики, и те плакали.

Перрина догадалась, о ком идет речь, и сердце ее болезненно сжалось; хотя она знала Розали всего два дня, но за это время успела полюбить и оценить ее доброту. Когда, полная тревоги за будущее, она шла в Марокур, эта девушка, теперь ставшая калекой, первая так сердечно отнеслась к ней, помогла ей своими добрыми советами и даже устроила ее на фабрику.

Она машинально подняла глаза и вдруг увидела подходящего к решетке мистера Бэндита. Тогда, не отдавая себе отчета в том, что делает, она встала и, несмотря на всю свою скромность, подошла к суровому на вид англичанину.

— Сэр, — сказала она по-английски, — не позволите ли вы мне спросить вас, если только вы знаете, как здоровье Розали?

Ах, бедная девочка не очень-то надеялась получить ответ, но чопорный англичанин довольно благосклонно взглянул на нее, а затем ответил:

— Я видел сегодня утром ее бабушку, она мне сказала, что девушка спала хорошо.

— Ах, сэр, благодарю вас!

Но мистер Бэндит, во всю свою жизнь никогда и никого не благодаривший, даже и не почувствовал, сколько было тревоги, волнения и сердечной благодарности в восклицании Перрины.

— Очень рад, — проговорил он, продолжая свой путь.

Все утро за работой Перрина не переставала думать о больной подруге, и как только наступило время отдыха, она побежала к дому бабушки Франсуазы; но так как она имела несчастье попасть на тетку, то и не проникла дальше порога.

— Навестить Розали? Это еще зачем? Доктор запретил тревожить больную. Когда она поправится, то сама расскажет вам, как дала себя искалечить.

Прием, оказанный ей утром, не позволил Перрине опять прийти вечером, и после окончания работ она прямиком отправилась на свой остров, который нашла таким же, каким покинула. Так как никаких работ на этот вечер не предстояло, то Перрина сразу принялась за ужин, стараясь отрезать кусочки хлеба как можно меньше, чтобы не только растянуть подольше удовольствие, но и не потерять ни одной крошки. Но полфунта хлеба не могло хватить надолго, и когда последняя крошка была съедена, солнце все еще высоко стояло на горизонте. Тогда, сев на чурбачок и оставив дверь открытой, она стала любоваться открывавшимся перед нею видом на пруд и на тянувшиеся за ним луга, мечтая в то же время о будущем.

Для того чтобы жить, ей необходимо было разрешить три главных вопроса: обеспечить себе квартиру, пищу и одежду.

Квартиру она случайно нашла в шалаше, где надеялась спокойно прожить, по крайней мере, до октября, без малейших денежных расходов.

Гораздо труднее было разрешить вопрос относительно пищи и одежды.

В состоянии ли она будет выносить тяжелую фабричную работу, съедая в течение нескольких месяцев всего лишь фунт хлеба в день? Перрина этого не знала, так как раньше ей никогда еще не приходилось работать серьезно. Она знала горе, усталость, лишения, но все это было временное, продолжалось каких-нибудь несколько дней и очень скоро забывалось. Совсем другое дело работа, особенно работа тяжелая, изо дня в день, требующая большой траты сил. Ей и теперь уже начинает казаться, что фунта хлеба как будто недостаточно на целый день; но с этим она готова была бы примириться,

лишь бы голод не повредил ее здоровью. Впрочем, скоро она получит недельный заработок и сможет увеличить обычную порцию хлеба и даже прибавлять к ней немного масла или кусок сыра. Оставалось только ждать, а она, была терпелива и в случае необходимости могла ждать хоть целые недели.

Вот об одежде нужно было подумать серьезно. В течение нескольких дней, проведенных с Ла-Рукери, она починила и заштопала все и, кажется, сделала это довольно хорошо; но материя была уже так ветха, что заплаты не держались, и Перрина опять начинала походить на жалкого оборванца.

Башмаки ее и вовсе так износились от постоянной ходьбы, что починить их не было никакой возможности; еще несколько дней, и их просто придется бросить. Что она будет делать тогда? Купить новую обувь? Но не все то возможно, что необходимо. Где она возьмет денег для того, чтобы сделать подобный расход?

В грустном раздумье сидела Перрина на своем чурбачке, бесцельно глядя на серебристую поверхность пруда, как вдруг взор ее остановился на густом тростнике, тихо шелестевшем под дуновением ветерка. Стебли тростника были уже крепки, высоки и довольно толсты; кроме того, тут же, среди молодых растений лежали на воде и остатки прошлогодних, не совсем еще сгнивших. В ту же минуту в уме девочки возникла мысль воспользоваться этим тростником. Носят ведь не только кожаные и деревянные башмаки, есть еще и так называемые espadrilles, подошва которых делается из плетеного тростника, а верх из парусины. Почему бы ей не попробовать смастерить себе что-нибудь в этом роде, благо тростника у нее под рукой сколько угодно, а лоскуток парусины недорого стоит.

Обрадованная этой счастливой мыслью, Перрина решила немедленно приступить к делу и, перепрыгнув через канаву, направилась вдоль берега к тому месту, где рос тростник. В одну минуту была нарезана и отнесена в шалаш целая вязанка самых лучших стеблей. Не откладывая дела в долгий ящик, Перрина сейчас же принялась за работу.

Скоро Перрина сообразила, что такая подошва будет слишком легка и непрочна из-за присутствия воздуха внутри тростинок; чтобы устранить это неудобство, следовало размять стебли, превратить их в толстые нити и потом уже плести из них полоски. Осуществить это было очень легко: в шалаше стоял чурбан, на котором можно разбить тростник, а молоток девочка заменила круглым камнем, который ей удалось найти на дороге.

Ночь застала ее за этой работой, и она легла спать, мечтая о хорошеньких туфлях с голубыми лентами, в которых она будет щеголять на фабрике.

На следующий вечер плетенки уже было приготовлено достаточно, так что можно было приниматься за подошвы. На другой день после этого, возвращаясь с работы, Перрина зашла в лавку и купила себе кривое шило, стоившее одно су, потом клубок суровых ниток тоже в одно су, кусочек голубой бумажной ленты в ту же цену и двадцать сантиметров толстого тика за четыре су, так что всего она истратила семь су — ровно столько, сколько она могла истратить, если не хотела остаться без хлеба в субботу.

Наскоро поужинав, Перрина принялась за шитье подошв, взяв за образец свои башмаки; первая проба оказалась неудачной — подошва вышла совсем круглая, что не очень-то подходило к форме ноги; вторая, хотя была сделана и лучше первой, но тоже мало походила на образец; третью постигла га же участь, и только четвертая выглядела совсем как настоящая подошва, сделанная по всем правилам башмачного искусства.

Какая радость! И к тому же новое доказательство того, что при желании и настойчивости всегда удается все, что мы хотим сделать, как бы трудно и невозможно ни казалось оно сначала.