В семье
Шрифт:
Опечаленная, вернулась Перрина в мастерскую. Чем, в самом деле, была она виновата, что не могла больше жить в комнатке на чердаке?
Разговор с Розали так сильно повлиял на нее, что весь день она не могла отделаться от щемившей сердце тоски. Желая стряхнуть с себя это тяжелое чувство, к вечеру еще более усилившееся, Перрина решила отправиться погулять по лугам, окружавшим ее остров и до сих пор еще не обследованным ею. Вечер был прекрасный и теплый; вершины деревьев, казалось, купались в бледно-золотистом тумане: аромат начавшей уже отцветать травы наполнял воздух.
Перебравшись через канаву, Перрина пошла вдоль берега пруда по высокой траве, по которой
После одной из таких остановок, когда Перрина хотела выбраться из тростника на луг, под ногами у нее, почти около самой воды, что-то зашевелилось, и затем с шумом шмыгнула в воду дикая утка. Приглядевшись, Перрина увидела над водой гнездо, сделанное из травяных стеблей и перьев; и нем лежало десять грязно-белых яиц с маленькими орехового цвета крапинками.
Опасаясь испугать утку, Перрина отошла подальше и спряталась в высокой траве, решив проверить, вернется ли птица в гнездо. Но утка не спешила возвращаться, из чего девочка сделала вывод, что она еще не сидела на яйцах, которые, по всей вероятности, были только недавно снесены.
Наконец пруд, в середине которого был расположен остров «Доброй Надежды», кончился, оказавшись большой торфяной выемкой, наполненной водой; узкий канальчик соединял его с другим прудом, гораздо больших размеров, по берегам которого почти не росло деревьев. Птиц здесь водилось значительно меньше, так как им негде было укрыться.
Зато ее пруд, со своими густыми деревьями, высоким тростником и водорослями, покрывавшими воду ковром подвижной зелени, был словно создан для удобства для пернатых обитателей, которые могли здесь находить даже обильный корм, И когда, час спустя, возвращаясь назад, Перрина опять увидела свой пруд, уже окутанный легкими сумерками, такой спокойный, такой зеленый, такой красивый, она сказала себе, что поступила не глупее птиц, избрав маленький островок своим гнездом.
Глава XXI
За последние месяцы жизнь не баловала бедную девочку, а потому и сны ее были невеселы и печальны. Сколько раз, особенно с тех пор, как беды начали преследовать ее, просыпалась она среди ночи вся в поту и, принимая сон за действительность, продолжала бредить даже наяву. Но со времени прибытия в Марокур, согретая надеждой на успех, в котором она уже стала было отчаиваться, а также и благодаря работе на фабрике, сильно утомлявшей ее, она все реже видела кошмары, сдавливавшие словно тисками ее сердечко.
Теперь, ложась спать, она думала о том, что завтра ей опять надо идти на фабрику, которая приютила ее и дает ей постоянный заработок, или же строила планы о своей будущей жизни на островке, соображая, что еще надо ей сделать; или же, наконец, она мечтала об espadrilles, о рубашке, кофточке и юбке, которые она себе непременно сошьет, как только накопит немного деньжонок. И засыпая, она продолжала грезить тем же, о чем думала вечером: то ей снилась громадная, ярко освещенная мастерская, где по мановению жезла доброй волшебницы все станки и машины приходили в движение, так что работавшим около них детям не оставалось почти никакого дела; то она как бы присутствовала на каком-то празднике, где все окружающие ее, все те же фабричные труженицы, от души веселились, наслаждаясь выпавшим на их долю счастливым днем; то воображение переносило ее на новый чудный остров, какого она еще не видела, где водились самые необыкновенные животные и птицы, каких только может создать фантазия, да и то во время сна.
Но не всегда сны Перрины были только продолжением того, о чем она думала днем или вечером. В эту ночь, когда, вволю нагулявшись, она вернулась, наконец, в свой шатер и с наслаждением вытянулась на мягкой постели, думая о восхитительной прогулке по окрестностям, ей приснилась гигантских размеров кухня, где целая армия фантастических поваров хлопотала вокруг огромных столов и гигантской жаровни, взбивая яичные белки в пену, высоко поднимавшуюся наподобие большого снежного кома. Тут были яйца всевозможных форм и размеров: одни громадные, как дыни, другие маленькие, как горошинки, одни пестрые, другие гладкие, белые, синие, красные, желтые, — словом, всех цветов и оттенков, какие только существуют. Повара приготовляли из них какие-то необыкновенные кушанья бесчисленными способами: тут были яйца всмятку, с сыром, с маслом, с томатами, были яичницы с поджаренными ломтиками хлеба, с ветчиной, с салом, с картофелем, с почками, с вареньем, с ромом, пылавшим голубоватым огнем. Несколько раз, пробуждаясь среди ночи, Перрина пыталась отогнать от себя этот глупый сон, но едва она засыпала снова, как повара опять принимались за свою стряпню.
Только рев фабричного свистка положил конец этим грезам; но впечатление от сна было настолько сильно, что даже наяву некоторое время ей мерещилась волшебная кухня, и она с наслаждением вдыхала в себя аромат, распространявшийся от шоколадного крема, который только-только приготовили специально для нее; если бы не свисток, она, наверно, успела бы полакомиться этой прелестью.
Немного позднее, когда Перрина совсем пришла в себя, она догадалась, почему в эту ночь ей привиделся такой странный сон. Причина была весьма простая: сновидение оказалось прямым результатом ее вечерней прогулки по лугам, во время которой она набрела на гнездо чирка. В этом гнезде лежали яйца — вкусная и сытная пища, а желудок ее уже целые две недели не получал ничего, кроме хлеба и холодной воды. Тело ее требовало полноценного питания: отсюда и этот сон, эта кухня, повара и груды яиц; виновником всего этого был только один изголодавшийся желудок.
Да и почему не взяла она себе несколько яиц? Чирок ведь птица дикая, хозяев у нее нет, и никто не будет ее преследовать. Если не брать яйца только потому, что у нее нет ни кастрюли, ни печки, где она могла бы их приготовить, то это ровно ничего не значило. Яйца тем и хороши, что их можно варить или печь где угодно.
Мысль эта неотступно преследовала Перрину весь день; кончилось тем, что вечером, после работы, возвращаясь домой, она зашла в лавку и купила там коробку спичек и соли на одно су.
Накануне Перрина хорошо запомнила место, где обнаружила гнездо, и нашла его в одну минуту; птицы не было, но зато в гнезде лежало уже не десять, а одиннадцать яиц; это доказывало, что чирок еще не садился на яйца и продолжал нестись.
Для девочки это было несказанной удачей, во-первых, потому, что яйца, значит, свежие, а во-вторых, потому, что если взять из них штук пять или шесть, то чирок, конечно, и не заметит этого.
Если бы это случилось раньше, Перрина не спрашивала бы себя, брать или не брать, и не задумываясь опустошила бы все гнездо. Но она видела столько горя в жизни, что ей тяжело было причинить хоть малейшее страдание другому человеку или животному.