В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Южный склон был значительно менее крут. Придерживаясь небольшого ручейка, спустились мы к широкой долине Лама-чимен и уже готовились свернуть налево к находившемуся на востоке перевалу Чокалык, как вдруг аксакал, предводитель наших проводников-таглыков, объявил нам — несколько поздно, — что есть другой, более удобный перевал Япкаклык около верховьев Митта. Таким образом, он лгал, уверяя нас сначала, что Чокалык — единственный перевал.
Дело в том, что он, боясь китайцев, не смел указать нам неизвестный до тех пор новый путь в Тибет. Теперь же, когда мы уже забрались сюда, он наконец набрался храбрости и сказал нам правду. Я дал ему хороший нагоняй за обман, заставивший нас сделать такой крюк через перевалы Далай-курган, Чокалык и Сарык-кол.
Близ подошвы конгломератовой террасы, на правом берегу, мы разбили лагерь. Перед нами был безвестный пустынный Северный Тибет, и только через два месяца предстояло нам вновь прийти в соприкосновение с людьми. Здесь мы сожгли наши корабли, испытывая при этом приятное чувство от сознания, что находимся вне сферы влияния китайских мандаринов. Отныне мы должны были, однако, подвигаться ускоренным маршем и отдыхать лишь в таких областях, где могли найти подножный корм.
Сведения, полученные на этот счет от таглыков, были малоутешительны. Они единогласно утверждали, что вся страна к югу совершенно бесплодна. Это утверждение согласовалось с опытом, вынесенным экспедицией Певцова из путешествия по восточным областям страны, и я уже приготовлялся к тому, что животные наши мало-помалу падут от изнурения и истощения. Для нас же, людей, я не видел ничего опасного в этой экспедиции, надеясь, что в худшем случае мы сможем пешком добраться до населенных местностей — на севере или на юге. Точно так же остались теперь позади и области, обыкновенно посещаемые таглыками и обозначенные у них географическими названиями. Мне пришлось с этих пор отмечать места на своем маршруте и в дневниках буквами и цифрами. Замечательно, что как раз в этой области многие географические названия указывали на монгольское происхождение, например Калмак-чап (Балка монголов), Калмак-ютургён (Монгольская лодка), Кара-муран (Черная река), Далай-курган (Далайская крепость) и Лама-чимен (Пастбище ламы).
Животные наши в последний раз спокойно и мирно наслаждались сочным подножным кормом, не подозревая, что ждет их впереди. Два месяца спустя большинство их погибло на северных нагорьях Тибета, а караван наш при выступлении в путь был немаленьким. Мы взяли с собой 17 лошадей, 12 ослов и 6 верблюдов, не считая временно нанятых животных. Около Сарык-кола наш караван увеличился еще 4 лошадьми и 17 ослами. Ослы были навьючены мешками с маисом для корма животным.
Всего, значит, было у нас 56 животных; из них достигли окраинных гор Цайдама три изнуренные, полумертвые лошади да один осел, иными словами, 90 процентов пало. Поэтому можно, судить чего довелось натерпеться бедным животным. Для нас, однако, эти потери, в сущности, не имели большого значения, так как теряли мы животных постепенно и почти в соответствующей прогрессии с убылью продовольствия, но было мучительно видеть их страдания.
В Сарык-коле мы купили 12 овец и 2 козы, предназначая их на убой по мере надобности. Я хотел купить 20 овец, но слуги мои объяснили, что на значительных высотах, по которым нам предстояло странствовать, мы не так охотно будем есть мясо, как рис. Купленных овец, однако, только-только хватило на половину пути, а затем нам пришлось пробавляться мясом диких яков.
К нашему походному зверинцу принадлежали еще три отличные собаки. Прежде всего мой верный Джолдаш из Курли, постоянно спавший рядом со мной и стороживший палатку с таким усердием, что никто, кроме Ислам-бая, не смел и войти в нее. Далее Джолбарс (тигр) из Карасая, большой, желтый, лохматый пес, и, наконец, черный с белым Буру (волк) из Далай-кургана. Две последние собаки постоянно держались около людской палатки, подымая по ночам страшный шум и ворча на караванных животных, если те отходили слишком далеко от лагеря.
Во время перехода все собаки, играя и обгоняя друг друга, бежали то впереди каравана, то позади, то предпринимали экскурсии в стороны, в горы, за дичью. В общем, они очень развлекали нас во время наших странствований и оживляли лагерь. При переходе через нагорья собаки чувствовали себя лучше всех животных и людей. Разреженный воздух как будто не оказывал на них ни малейшего влияния, аппетит у них всегда был прекрасный, и они отлично справлялись со своей порцией, а она была не маленькая, так как в их пользу поступали все остатки от заколотых овец, застреленных яков и куланов и, за недостатком лучшего, павшие лошади, верблюды и ослы, которых мы потом теряли на каждой стоянке.
Постоянных слуг у меня было восемь: Ислам-бай — наш караван-баши, Фонг-Ши — китайский переводчик, Парпи-бай из Оша, Ислам-ахун из Керии, Гамдан-бай из Черчена, Ахмет-ахун — полукитаец, Рослак из Кара-сая и Курбан-ахун из Далай-кургана. В Далай-кургане я нанял 17 таглыков, под предводительством их аксакала. Они были взяты только для того, чтобы помочь нам перебраться через самые трудные перевалы, а через несколько недель могли вернуться обратно.
Двое таглыков, бывших со мной на рекогносцировке, бежали утром из боязни наказания за то, что заставили нас напрасно перейти трудный перевал. Они исчезли по прибытии на то место, где аксакал решился показать нам дорогу к Япкаклыку, но мы не хватились их, пока не остановились на привал. Таким путем они, конечно, избегли заслуженного наказания, но лишились и платы за лошадей, которых доставили нам для рекогносцировки.
Переход был поистине чудесным; несмотря на значительную высоту, на солнышке было так тепло, что я ехал, одетый по-летнему. Но едва дневное светило скрылось за западным хребтом гор, как ночная прохлада дала себя знать, и пришлось прибегнуть к пальто и зимней шапке.
Из другой палатки доносился веселый говор, достигший своего апогея, когда подали дымящийся пилав. Мои слуги-туркестанцы не желали есть из одной посуды со случайными нашими проводниками-таглыками, к которым — и основательно — не питали особенного доверия. Таглыки поэтому оставались под открытым небом и ели отдельно.
За едой разговор шел о предстоящем путешествии. С особенным вниманием прислушивались к речам Парпи-бая, который несколько раз пересекал Тибет. Он участвовал в экспедициях Кэри и убитого Дальглейша, Бонвало и принца Орлеанского, также убитого Дютрейля-де-Рина и Гренара и в некоторых русских экспедициях, но не мог указать, в каких именно. Он был для нас настоящей находкой — никто лучше его не знал этих областей. Злые языки говорили, что у него в каждом местечке оставалось по жене, которых он покидал, как только они ему надоедали. Ислам-бай находил дурным предзнаменованием, что он находился на службе у двух европейцев, которых убили в пути.
На службе у меня Парпи-бай все время вел себя отлично, был всегда вежлив и полон достоинства и пользовался большим уважением всего каравана не только за свою опытность, но и за лета: ему было около шестидесяти лет.
Теперь он как раз рассказывал о том, как падали одно за другим животные каравана Бонвало, как редел караван Дютрейля-де-Рина и как нападение туземцев около Там-будды уничтожило его вконец. При этом повествовании другие люди отвернулись и заметили, что, значит, счастье будет, если мы выйдем из опасного путешествия целыми и невредимыми.