В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Мало-помалу долина расширилась и перешла в волнистую нагорную равнину. Налево от долины показалась удивительно живописная горная страна, представлявшая собрание сплюснутых и плоских конусов с зубчатыми боками. Конусы состояли частью из красноватого песчаника, частью из необычайно твердой, кирпично-красной горной породы, похожей на брекчию.
Вершины этих конусов были покрыты горизонтальными слоями черного туфа. Слои туфа явно защищают лежащую под ним горную породу от выветриванья. Отдельные вершины видны были издалека, напоминая бакены, разбросанные по этой равнине. Вокруг подножий конусов лежали большие и малые обломки туфа, упавшие с вершин. Мелкие обломки туфа мы продолжали находить на красном песке на довольно большом протяжении по равнине. Около подошвы горного массива эти обломки рисовались на красном фоне черными пятнами.
Около подошвы хребта мы пересекли направлявшийся к востоку сухой сай, довольно значительных размеров, но, видимо, несущий воду лишь после обильного выпадения атмосферных осадков. К юго-востоку от него простирался кряж, формой напоминавший опрокинутую ложку; такая форма поверхности попадалась нам потом часто. Затем шла небольшая впадина, сухое дно которой белело соляными отложениями. Подобные соляные озерки также составляют характерную особенность местности.
Воздух был ясен. Далеко впереди, словно черные точки, двигались караванные лошади, и я по ним мог определить верные пеленги в полмили. Единственным растением, способным произрастать на скудной почве, являлся япкак, но многочисленные следы показывали, что области эти посещаются время от времени антилопами-богу. Ислам-бай, однако, тщетно выслеживал это быстроногое животное, которого ему так ни разу и не удалось застать врасплох.
Небо большей частью было покрыто необыкновенно красивыми, пушистыми и причудливыми белыми облаками, которые, словно живые существа, плыли совсем близко над поверхностью земли и кое-где только открывали чистую лазурь неба.
По небольшой ложбине, сырой от последнего выпавшего снега, мы поднялись на новый гребень, более значительный, нежели предыдущие. С его слегка выпуклой вершины нам открылось столь же неожиданное, сколько отрадное зрелище. Перед нами расстилалась неглубокая впадина, покрытая светло-зеленой растительностью, без сомнения, скудной, но тем не менее желанной для наших постившихся уже четыре дня животных. Особенно проголодались лошади и теперь нетерпеливо ржали в ожидании подножного корма.
Эмин-Мирза, славный таглык, сменивший Фонг-Ши в должности моего секретаря, с удивлением указал мне, что караван наш не выказывает намерения остановиться. Ислам, видимо, хотел сыскать воду — необходимое условие для разбивки лагеря. Низенькая, тоненькая и редкая травка представляла не очень-то завидное пастбище; надо было много терпения, чтобы накормиться тут. Многочисленные следы свидетельствовали, что место это было знакомо антилопам. Водились здесь и полевые мыши, питавшиеся травой и ее корнями. Мы видели только корни, а самих мышей не видели.
На следующее утро трое людей оказались больными и просили день отдыха. Я согласился тем охотнее, что животные были истомлены шестью тяжелыми переходами и что здесь у нас были под руками и подножный корм, и вода. Только насчет топлива было туговато. Япкак рос лишь кое-где, и люди бродили по окрестностям, собирая его корни.
Всю ночь и все утро шел снег; вся поверхность побелела. Но как только взошло солнце, снеговой покров растаял, чему много способствовала и сухость воздуха. Снег был зернистый, твердый и весело барабанил по парусине палатки.
Отдых для всех нас был желанным. Кругом было тихо, животные разбрелись далеко от лагеря, отыскивая подножный корм получше.
Недомоганье людей, однако, усилилось в течение дня. Большинство из них жаловалось на головную боль; даже Ислам-бай лежал и стонал, и так как он был караван-баши, то другие тем более упали духом.
Погода тоже не способствовала поднятию духа; небо хмурилось, снег с небольшими перерывами продолжался весь день. После трех часов дня подморозило, и поверхность побелела. Западный ветер дул порядком, и немудрено, что меня не тянуло на воздух. Я предпочитал сидеть в палатке, закутавшись в шубы, и заниматься разработкой своих набросков или чтением.
Закололи овцу, но, хотя нас и было много, мясо осталось несъеденным — горная болезнь уменьшает аппетит. Мне баранина перестала нравиться, так как ее никак нельзя было уварить до мягкости. Пилав тоже выходил невкусным — рис оставался жестким. Приходилось довольствоваться бульоном из баранины да окаменелым хлебом.
Меню было все одно и то же, повторяясь дважды в день, и скоро эти трапезы так надоели мне, что я приступал к ним с некоторым содроганьем и успокаивался только тогда, когда, одолев свою порцию, закуривал трубку. В общем же я чувствовал себя хорошо, хотя мы и находились на 4968 метрах высоты.
Утомление сказывалось только одышкой и сердцебиением. Закутанный в шубы и войлока, я часто просыпался ночью от неприятного и жуткого чувства стеснения в груди. Зато головная боль, мучившая меня в первые дни, совершенно прошла.
На закате погода прояснилась. Тяжелые черные тучи уползли к востоку. Небо в зените было ярко-синее, на западе же было объято заревом, словно от далекого степного пожара; ближайшие горные склоны отливали резким багрянцем. На севере горы были еще окутаны густыми облаками, которые весь вечер то и дело прорезались молниями.
Спустились мы с перевала на другую сторону по резко очерченной долине. Пресеченное ложе долины было сухо, подножного корму не росло никакого. Поблизости нигде не представлялось удобного перехода через Арка-таг, и мы продолжали следовать по долине. По обе стороны долины рисовались легкими тенями отроги хребта, а на заднем плане возвышался мощный хребет, продолжение Арка-тага, весь окутанный серебряным снегом. Снег сиял такой ослепительной белизной, что мы сначала приняли его за белые облака на горизонте.
Оставив широкую долину влево, мы стали медленно подыматься по нижнему склону Арка-тага, пересекая бесчисленные овраги и балки, по которым в большинстве случаев текла вода, направляясь в главную долину. На севере местность была открытая, без холмов. Перед нами лежало обширное пресеченное плато, ограниченное вдали на севере мощной горной цепью с множеством снежных вершин; это была южная сторона Токкуз-давана.
Вдали сиял раздвоенный пик Арка-тага, к которому мы час за часом подвигались, но все как будто не приближались. Теперь надо было отыскать удобное место для стоянки, где бы нашелся подножный корм. Пройдя 29 километров, мы разбили палатки около порядочного ручейка, по берегам которого росла сносная трава. Абсолютная высота равнялась 4975 метрам. Животные имели еще бодрый вид, но людям, особенно Ислам-баю, приходилось плохо. 13 и 14 августа нам пришлось оставаться в лагере № V. Поводом к такой остановке послужил печальный факт. Сначала люди уверяли меня, что животные нуждаются в отдыхе, но утром 13-го мне доложили, что Ислам-баю очень плохо. Славного моего слугу мучило, что я должен буду пожертвовать хотя бы одним днем из-за него, и он просил других сослаться на усталость животных. У него была сильная лихорадка, пульс бился ускоренно, голова страшно болела. Он не думал, однако, что причиной недомоганья была лишь горная болезнь: он харкал кровью и был так слаб, что не мог шевельнуть ни одним членом. В дневнике моем записано следующее: «Ислам попросил других попытаться уговорить меня продолжать завтра путь, а его с двумя таглы-ками, также больными, оставить здесь. Он хотел поручить ключи, ягданы и все продовольствие и боевые припасы Парпи-баю, а сам, если ему будет лучше, думал попытаться перевалить через Токкуз-даван, пробраться до Черчена и дальше на родину через Кашгар.