В сердце моем
Шрифт:
Джин еще не покинула квартиры, она в тот день осталась после закрытия бара подменить кого-то из официанток, чтобы немножко подработать.
– Ведь мне придется поддерживать Долли, пока она не справится со своим горем, - заметила она.
Я занялся уборкой квартир миссис Скрабс и Фэс, они не потрудились навести там перед отъездом хоть какой-то порядок. Неприбранные кровати, в раковинах на кухне грязные кастрюли и сковородки, на столах следы прощального завтрака - немытые чашки, тарелки, ножи, вилки... В квартире Фэс повсюду валялись пустые пивные бутылки, у стены лежал стул со сломанной ножкой, грязное белье было засунуто
Я вошел в эти брошенные квартиры с таким чувством, словно вторгаюсь в чужие владения. Каждая из квартир еще хранила отпечаток своей обитательницы. Я заставил себя собрать одеяла, простыни, снять наволочки с подушек, чтобы отправить в прачечную. Мне противно было дотрагиваться до этих вещей.
Затем я вымыл грязную посуду, вычистил сковородки, вылил ночные горшки, которые жильцы оставили под кроватями. И все время, пока я занимался этим, мне было не по себе, будто я приобщился к жизни этих двух женщин, перенял какие-то черты их характера, усвоил их взгляды на жизнь. Это было крайне неприятное чувство, и когда позднее я рассказал об этом Джин, она сказала:
– Вы всегда будете близко принимать к сердцу жизнь других людей, смотрите только, не пачкайтесь сами в чужой грязи. Отойдите в сторонку, подумайте и о себе.
– Попробовать стать настоящим эгоистом?
– улыбнулся я.
Она рассмеялась:
– Фантазер вы, вот кто.
Я продолжал уборку оставленных квартир. В той, где жила Фэс, стояли два медных подсвечника, я то и дело прерывал работу, чтобы посмотреть на них. В моем воображении эти подсвечники должны были украшать красивую комнату, где все дышало бы уютом и покоем, где много книг в кожаных переплетах, где люди слушают прекрасную музыку. Убрав квартиру Фэс, я бросил прощальный взгляд на подсвечники и запер дверь.
И после в своей комнате я продолжал думать о них. Поздно ночью, когда Джин уснула, я, крадучись, поднялся наверх и вошел в пустую темную квартиру, где на камине стояли подсвечники.
Торопливо взяв по одному в каждую руку, я тихонько спустился вниз. У себя в комнате я завернул их в бумагу и спрятал в гардероб.
Позже я подарил эти подсвечники своей сестре Мэри, воображению которой они говорили то же самое, что и моему.
– Я стащил их в одной из квартир того дома, - объяснил я.
– Не знаю почему, но я просто не мог удержаться.
– Как же это ты их стащил, если они все равно были твои?
– спросила сестра.
ГЛАВА 19
Право на аренду дома и мебель Я продал за девяносто пять фунтов, на пять фунтов меньше, чем заплатил сам. Затем я снял комнату и поселился в Брансвике, это была последняя неделя существования фирмы "Модная обувь".
Через несколько дней собранию акционеров предстояло подписать решение, отдающее судьбу служащих и рабочих в руки ликвидатора.
Штат сокращался постепенно, один за другим рабочие получали расчет и выходили на улицу, сжимая в руках конверт с последней получкой. Беда грянула. Произошло то, чего они так страшились. Они оказались выброшенными на улицу, почти без всякой надежды найти другую работу. Страх и отчаяние в последние дни прятались под маской напускной веселости.
– Давайте отпразднуем последний день.
– Пошли, ребята, выпьем вместе!
– Не утруждайтесь слишком, девушки; можете болтать теперь сколько хотите.
Мы вдруг ощутили потребность в дружбе. Мы с особенной теплотой пожимали
У всех этих мужчин и женщин впереди были только бесконечные скитанья в поисках работы, скитанья, скитанья и скитанья...
– У нас все занято, девушка.
– У нас полно, сынок.
– У моего сына, слава богу, еще есть работа. Мать думает, что мы как-нибудь продержимся, но я, откровенно говоря, не очень-то верю.
На лицах пожилых людей застыло горькое выражение покорности судьбе:
– Что ж, Коротыш, будешь теперь стенку подпирать на углу.
Парни помоложе настроены были более оптимистично, им не приходилось думать, как прокормить семью.
– Где-нибудь да устроюсь. Недели на две деньжонок хватит.
Перспектива остаться без работы пугала управляющего фабрикой и мастеров различных цехов куда больше, чем их подчиненных. Безработица постоянно маячила перед механиками, упаковщиками обуви, уборщиками. Они жили по соседству с этим призраком и знали, что, если придется, встретят его не дрогнув.
Мастера по многу лет занимали свои места и представляли на фабрике известную власть. Они аккуратно делали взносы за купленный в кредит дом, чувствовали под ногами твердую почву. Женам их не приходилось подолгу стоять в нерешительности перед грудами овощей - купить надо, а денег мало; они-то всегда покупали, не раздумывая.
Возможность перемены в жизни, о которой скупо сообщали этим женщинам мужья, казалась им отдаленной и не слишком реальной. Мрачная перспектива отказывать себе и семье в пище и одежде, которую они считали неотъемлемой принадлежностью своей жизни, оставалась для них словами, а вовсе не грозной действительностью. Жены смутно сознавали, что будущему их что-то угрожает, но были далеки от понимания, насколько реальна и неотвратима эта угроза. Они испытывали тревогу, ноне сомневались, что мужья легко могут рассеять их страхи.
"Я получил другую работу" - вот волшебные слова, которые могли спасти их от всех бед. И они ждали этих слов, защищенные от отчаяния неосведомленностью о положении дел.
И еще они испытывали злорадство при мысли о том, что мужья скоро лишатся того, что дает им власть и самоуверенность, и будут больше зависеть от них - своих жен. Долгие годы эти женщины делили мужей с фабрикой, теперь мужья будут полностью принадлежать им.
Среди всей этой сумятицы, волнений и протестов фабрика неверной, спотыкающейся походкой шла навстречу своей гибели. Полнозвучный некогда гул ее машин превратился в жалобное повизгивание.
В дни процветания какая-то доля уверенности передавалась и людям, работавшим на фабрике. Девушки строили свою жизнь с расчетом на будущее, которое принесет им мужа, семью, детей. Их мечты подкрепляло сознание постоянного заработка, чувство известной обеспеченности, улыбки мужчин, не менее уверенных в своем будущем.
Любовь не была настоятельной неотложной потребностью, все понимали, что никуда она не уйдет, а раз так, можно и повременить.
А пока девушки забавлялись, удерживая в границах настойчивых поклонников, тогда как поклонники делали все, чтобы границу эту перешагнуть. Когда кто-нибудь пытался обнять девушку в укромном уголке, та со смехом увертывалась. Поцелуй был всего лишь обещанием, которое легко нарушалось. Если же дело доходило до объятия, это было объятие любви.