В сердце моем
Шрифт:
Тощему и Гарри предстояло заняться мясниками и пекарями, если же там ничего не выгорит, они пойдут с обходом жилых кварталов и будут попрошайничать по домам.
Тем временем Чернявый будет "удить, монету" у прохожих на главной улице. Я решил подождать и посмотреть, как он поймает первую рыбку.
Чернявый без видимого интереса приглядывался к прохожим, словно изучая обстановку. Тем временем Тощий посвящал меня в тайну "выуживанпя монет".
– Стоишь и ждешь, пока на горизонте не появится парочка, конечно, не муж и жена, а парень со своей девчонкой. Жди, пока не увидишь ошалевшего от любви молодца со своей кралей
– Трудно! Два дня ничего не ел. Может, поможешь немного?" Парнишка начинает быстро соображать, ему хочется, чтобы краля видела, какой он хороший. Она ждет. Ты, конечно, ей улыбаешься, чтобы она твою сторону взяла. Тут уж парень лезет в карман отказать ему никак нельзя, девчонка может подумать, что связалась с жадюгой, - и достает пару монет. Ты его вроде загнал в угол. У Чернявого это здорово получается.
Вскоре Чернявый на наших глазах выудил два шиллинга у юноши с девушкой, шествовавших под ручку. Подойдя к нам, он молча возобновил наблюдение за прохожими, следя уголком глаза, не появится ли полицейский.
Я попрощался со своими случайными спутниками и в глубине души пожалел, что снова остаюсь в одиночестве.
– Подвези, когда опять наткнешься на нас, - сказал Чернявый.
– Ладно, - пообещал я.
Я съездил на почту за письмами, пополнил запас еды и вернулся на прежнее место к мосту.
Под вечер я сидел в машине и перепечатывал свой фельетон. И вдруг увидел, что со стороны железной дороги, которая шла параллельно шоссе, только чуть подальше, ко мне направляется молодой парень.
За полчаса до этого в Бандавилок прошел товарный поезд, он так тяжело пыхтел, беря крутой подъем за лугом, что я невольно поднял голову от машинки и засмотрелся на выбивающийся из сил, пускающий в небо клубы дыма паровоз. По-видимому, парень, который приближался ко мне, соскочил с этого поезда на подъеме, не доезжая реки. Он шел к мосту по берегу.
С плеча парня свисала сумка для еды, веревка от сумки была перекинута через плечо к скатке. Поверх сумки - чтобы не пачкать одежду - был прицеплен котелок.
На парне был коричневый свитер с матросским вырезом и темные брюки клеш. На ногах красовались нарядные лакированные туфли. Позднее я заметил, что в туфлях у него лежат толстые брезентовые стельки, чтобы не ходить на собственных подошвах.
Молодые люди, странствовавшие пешком по дорогам, предпочитали легкую лакированную обувь не только из-за ее дешевизны - семь шиллингов шесть пенсов, - но и потому, что ее легко в одну секунду вычистить, протерев сырой тряпкой. Щегольские ботинки давали право входа на танцы, открывали путь к знакомству с приглянувшейся местной девушкой.
Эти юные рыцари дорог, подобно молодым повесам прошлого, любили щегольнуть: они носили брюки клеш, смазывали волосы бриллиантином и ввязывались в драки с местными юнцами - сынками зажиточных фермеров и садоводов, - раздражавшими их своим самодовольством и незнанием жизни.
В свою очередь, местные парни отвечали им неприязнью. По их милости
Девушки охотно плясали с ним под враждебными взглядами с детства знакомых парней. Незнакомец всегда кажется интереснее. Вокруг танцулек постоянно вспыхивали драки, являлась полиция, и порядком избитый "хобо" попадал за решетку, где он мрачно мечтал о мести.
Эта бродившая по дорогам молодежь покидала родные города, так и не узнав, что такое труд, не изведав удовлетворения от того, что сам заработал себе на жизнь. Потеряв работу, родители не могли дольше содержать их, и они отправлялись в путь, в надежде прокормиться случайными заработками; дорога, однако, становилась для них не дорогой в жизнь, а постоянным полем битвы, где они на свой лад сражались против предавшего их общества.
Полиция безжалостно гоняла их из города в город, и они шли и шли зимой на север, летом - на юг. И если, случалось, им и предлагали работу, то на уважение они рассчитывать не могли.
Жители захолустных городков видели в них не безработных, стремящихся как-то прожить, а шайку мародерствующих бездельников, которые нарушают мирную жизнь Австралии. Фермеры и торговцы, уверенные в завтрашнем дне, считали этих юношей подонками общества, чуть ли не отбросами человечества, неполноценными австралийцами, людьми, которых надо остерегаться.
– Парни не хотят работать, предпочитают бездельничать. Того и гляди, стащат у тебя овцу, яблоки, курицу или хлеб...
– Плачу тебе фунт в неделю, спать будешь в сарае. От фермы до города десять миль. Начинаем дойку в пять утра, работаем дотемна все семь дней в неделю. Хочешь - бери, не хочешь - до свидания!
Кое-кто из "хобо" соглашался на такие условия, но потрескавшиеся руки, измазанные навозом штаны, и за все это какая-нибудь пара гиней в кармане озлобляли их, - они бросали работу и уходили обратно в город, и даже по их походке было видно, что они потерпели поражение.
Молодой человек, который приближался ко мне по берегу реки, вероятно, все это пережил, - так, во всяком случае, мне показалось.
Подойдя к машине, он приветствовал меня такими словами:
– Все печатаешь? Выстукиваешь письмецо банку, чтоб тебя там не ждали?
– Бежать-то мы оба с тобой бежим, - сказал я.
– Да только не от банков. Тебя кто гонит?
– Меня-то? Главным образом фараоны, - рассмеялся он.
Внезапно он переменил тон, на его лице появилось жалобное выражение; он пододвинулся к окну машины и протянул руку:
– Послушай, - сказал он.
– Я без работы, и у меня во рту...
– Ладно, ладно, знаю, - перебил я.
– Думаешь разжиться монетой? Но ведь здесь нет девушки, разжалобить некого, так что ничего не выйдет. Достань-ка лучше из багажника мой ящик с провизией, и закусим.
– Мне так и показалось, что ты сразу клюнешь, - улыбнулся он, когда я выбрался из машины.
– А мне ты показался не слишком удачливым ловцом, - усмехнулся я, хлопая его по плечу.
– Когда ты ел в последний раз?