В сердце моем
Шрифт:
Кончил говорить и глянул на нее - мне казалось, что у нее на глазах выступят слезы, что она сейчас склонится ко мне, обнимет меня, и мы прижмемся друг к другу. А она смотрелась в зеркало, улыбалась и приглаживала волосы. Меня словно ушатом холодной воды окатили.
Ему хотелось оправдать как-то ее пренебрежительное отношение, хотелось верить, что и у других мужчин не так уж гладко складываются отношения с любимыми девушками и что в поведении Джин нет ничего необычного.
– Как по-твоему, это правда, что истинная любовь никогда не протекает гладко?
–
Именно над этими словами я и размышлял, огорошенный заявлением мистера Шринка, что костыли являются надежной гарантией от женитьбы. Мне казалось, что оба они - и он и Поль - ничего не понимали не только в любви, они ничего не понимали в жизни.
Я оставил мистера Шринка на кухне чистить кастрюли и отправился в свою комнату. Это была узкая каморка, обстановка которой состояла из кровати, комода и платяного шкафа. На комоде лежала дорожка, обшитая кружевом. Эта дорожка никогда не лежала ровно: стоило мне взять головную щетку или положить на комод книгу, как она сбивалась и собиралась в складки.
Мне не раз хотелось схватить эту дорожку, скомкать и забросить далеко-далеко. А мистер Шринк каждое утро разглаживал ее, выравнивал, а затем, склонив голову набок, рассматривал свою работу.
Я сидел на краю кровати - единственном сиденье в комнате - как раз напротив стоявшего на комоде зеркала, до которого я мог при желании дотянуться рукой.
По бокам этого зеркала, отражавшего накренившуюся комнату, в которой, казалось, нашла пристанище грусть, стояли четыре ящика, где я хранил газетные вырезки и свои записи. Отраженные в зеркале предметы - склянка с помадой для волос, щетка, пепельница с вычеканенными словами "Отель Федеральный" и две библиотечные книги - подчеркивали бедность убранства, с которой комната давно смирилась.
В этих голых стенах таилась своя особенная атмосфера, в которую окунался каждый новый постоялец и с которой он должен был примириться. Для того чтобы преобразить комнату с помощью книг и картин, требовались деньги и фантазия - и, судя по всему, именно их здесь всегда не хватало.
Слишком уж уныло сидеть тут и дожидаться Поля. Часы показывали восемь. Вечерняя улица манила и звала. Я решил выйти из дома; там я мог, по крайней мере, насыщаться зрелищем чужой жизни, почувствовать тепло темных домов, населенных другими людьми.
Я наслаждался этими минутами понимания и любви, когда моя душа была созвучна каждому шороху, каждому движению живых существ. В такие минуты я подымался над людской мелочностью и жадностью и становился великаном с ласковыми руками, готовыми обнять весь мир.
Я переступил порог двери, выходившей на боковую дорожку, и вышел на улицу. Там я прислонился к ограде у ворот и стал смотреть на Сидней-роуд, по которой проходили освещенные трамваи и откуда должен был появиться Поль.
Огни на Импириэл-стрит лишь подчеркивали темноту, сгустившуюся в ее переулках и верандах. Улица выглядела усталой после дневных забот и дел - не слышно было голосов, не видно играющих детей. Даже у собаки, проковылявшей в темный переулок, был сонный вид.
Со стороны
Некоторые не обращают должного внимания на вес и правильную конструкцию своих костылей, считая их обыкновенными подпорками, при помощи которых можно передвигаться, и не задумываются над тем, что это - орудия весьма сложного назначения, требующие научного подхода. Те, кто наваливается всей тяжестью тела на руки, отстаивают этот метод перед теми, кто считает правильным опираться на верхнюю перекладину. А сторонники размашистого шага утверждают, что это менее утомительно, чем продвигаться короткими скачками.
Человек, шедший мне навстречу, нес в правой руке большой сверток. По виду сверток был довольно тяжел, но это никак не сказывалось на его ходьбе. Опыт научил его согласовывать движения обеих рук, несмотря на то что в одной из них он что-то нес.
Он шел, как бы давая себе на каждом шагу передышку, мышцы его отдыхали, когда он перекидывал вперед тело, и напрягались, когда он приподнимался для скачка; этот способ ходьбы лучше других сохраняет силы. Я ждал, пока он дойдет до места пересечения улицы и переулка, - там на булыжники из водосточной трубы постоянно стекала грязная вода, и нужна была особая сноровка, чтобы не поскользнуться. Только два булыжника, покрупнее, оставались сухими, - именно на них и надо было ставить костыли, чтобы не упасть.
Эти камни я хорошо знал. Они лежали не в линию, поэтому один костыль оказывался впереди другого; чтобы перепрыгнуть через них, нужно было сделать резкий поворот верхней частью торса и быстро перенести вперед задний костыль, опираясь в это мгновение о землю носками больных ног.
Я думал, что шедший мне навстречу человек остановится, чтобы получше рассмотреть переход, но он этого не сделал. Чисто механически он определил нужные ему булыжники, перепрыгнул через них и продолжал свой путь, видимо думая о чем-то постороннем. Когда он очутился в нескольких ярдах от меня, я спросил:
– Вы что, раньше здесь ходили? Мой вопрос, казалось, его удивил.
– Нет, - сказал он.
– Я иду на станцию. Я здесь не живу.
– Вы сразу определили камни, на которые можно поставить костыль. Поэтому я решил, что вы уже здесь бывали.
Жестом он дал понять, что это мое умозаключение необоснованно. Он был небольшого роста, с могучими плечами и круглым спокойным лицом. Прекрасно отутюженные брюки не могли скрыть беспомощности ног.
Он прислонился к ограде рядом со мной, переложил сверток в левую руку, а правую стал поднимать и опускать, пока в ней не восстановилось кровообращение.