В середине дождя
Шрифт:
Выйдя на Невский проспект, я направился по четной стороне в направлении Дворцовой площади. Здесь, на солнечной стороне, было не очень светло. Дул ветер, усиливающийся по мере приближения к арке. Я застегнул молнию на куртке до конца и надел перчатки. Мимо шли прохожие, так похожие друг на друга — собранные, закрытые, с серьезными, задумчивыми лицами. На Большой Морской улице я остановился, чтобы пропустить автомобиль. Он медленно выехал на Невский проспект.
На Дворцовой площади ветер беспорядочно метался, ударяясь поочередно в фасады близ стоящих зданий, отскакивая от них, как шарик от пинг-понга.
Я подошел к колонне, остановился. Парень-фотограф сделал несколько снимков и ушел по направлению к арке, оставив меня у колонны в одиночестве. Я снял перчатки и спустил молнию на куртке, приоткрыв шею. Воздух был по-морскому свеж, сквозь небо, похожее на лед, блестело солнце.
Я направился в сторону Дворцового моста, ближе к Неве. В этом месте было оживленней: на пересечении улиц замедляли ход нетерпеливые автомобили, на тротуарах люди стекались в беспорядочные группы. Рядом с Эрмитажем расположился ряд лавок с сувенирами, у которых копошились туристы.
Я перешел улицу и вышел на Адмиралтейскую набережную. Чем дальше я отходил от Дворцового моста, тем меньше людей встречалось на моем пути. Пройдя вдоль набережной, я остановился и повернулся спиной к Неве, лицом к Медному всаднику. Слева застыло здание Адмиралтейства, понурое, словно погрузившееся в сон.
Сухой ветер гладил мое лицо, я наблюдал, как у памятника Петру поочередно фотографируются туристы. Попарно, группой, поодиночке. Недалеко от Медного всадника показалась свадебная процессия. Жених и невеста шли в сопровождении друзей и подруг. Они дождались, пока место у памятника освободится, и тоже сфотографировались. Кто-то из друзей открыл шампанское.
— Простите! — услышал я рядом.
Я увидел молодую женщину, которая держала за руку ребенка. Это был мальчик лет пяти. На нем была синяя шапка в белый горошек, на руки надеты красные вязаные перчатки. Он смотрел на меня вместе с мамой.
— Вы не сфотографируете нас? — обратилась женщина ко мне, протягивая фотоаппарат. — Так чтобы была видна Нева.
Я кивнул. Женщина отошла к каменной ограде, подняла ребенка на руки и прижала к себе. Ветер чуть трепал ее русые волосы. Я выбрал момент и щелкнул два раза. Она поставила сына на землю, улыбнулась мне и сказала:
— Большое спасибо.
Я отдал фотоаппарат. Ребенок засмеялся и что-то сказал маме. Она, присев, поправила ему шапку, поцеловала его, и они двинулись дальше. Некоторое время я смотрел, как они удаляются. Потом взглянул в сторону Медного всадника — там уже не было ни жениха, ни невесты, ни их сопровождающих. Я повернулся лицом к реке и подошел к каменной ограде вплотную.
Я глядел на спокойную Неву, на коралловые Ростральные колонны, на призрачно-дымчатую Петропавловскую крепость. Постояв так несколько минут, пошел дальше.
Вечером мы с Еленой Васильевной пили чай. Еще днем она поинтересовалась, не помешает ли, если будет находиться в квартире. Я сказал, что нет. Я сидел в своей комнате и смотрел телевизор, когда она позвала меня попить чай.
Чай был вкусным. Фруктовый, с запахом мяты. Вдобавок Елена Васильевна угостила меня пирогом с вишней, который приготовила днем ранее. К ней в гости приезжал сын со своей семьей.
На кухне работал маленький телевизор, показывали какой-то старый фильм. В фильме происходило много действий и звучало мало слов. В нем не было известных актеров. Но, тем не менее, фильм был хороший. Может, дело в музыке — она была замечательной.
Иногда мы с Еленой Васильевной обменивались репликами. Простыми, ничего не значащими. Когда она смотрела на меня, мне казалось, она о чем-то догадывается. Но она ни о чем не спрашивала. И я был ей за это благодарен.
Утром, на рассвете прошел легкий дождь. Он был столь незаметным, что можно было засомневаться — а был ли он вообще. Но сырые улицы и влажный воздух свидетельствовали о том, что дождь все-таки был.
Проснувшись, я некоторое время лежал и смотрел в потолок, на бледно-серые разводы. Было еще очень рано, солнечный свет робко струился в комнату. Я встал и подошел босиком к окну. Отвернул рукой штору и, прикоснувшись лбом к стеклу, стал смотреть на улицу. Когда стоять стало совсем холодно, отошел.
Одевшись, я прошел в ванную и умылся. Елены Васильевны в квартире не было, я был один. На кухне я включил электрочайник и заварил чай. На столе оставался вчерашний пирог, но есть я не хотел. Телевизор тоже не включил. Чай пил в тишине.
Через полчаса я вышел из квартиры.
Я проехал на метро несколько остановок и вышел на станции "Площадь Ленина", оказавшись на Финляндском вокзале. Перед тем, как пройти на платформу, откуда отправлялись пригородные электропоезда, я остановился у цветочного ларька и купил четыре тюльпана. Через десять минут уже сидел в электричке у окна, положив рядом с собой цветы. В вагоне больше никого не было.
Моя станция оказалась пятой по счету. Машинист объявил ее глухо и неразборчиво, словно ее и не было. За окном тянулся однообразный пейзаж, состоящий из голых деревьев и снежно-серой земли. Я не стал ждать, пока поезд подъедет к станции, и сразу вышел в тамбур.
Оказавшись на платформе, я дождался, когда поезд отъедет, и перешел через рельсы. В вагоне я еще раз проверил на бумажке маршрут до кладбища, который подробно описал мне по телефону брат Ани. Сбиться я не мог. Пройдя по широкой дороге, начавшейся сразу же за рельсами, я увидел слева небольшую часовню. За ней располагалась еще одна дорога, такая же широкая. После нее начиналось кладбище.
Я обошел часовню, перешел дорогу и, теперь уже медленнее, стал идти по главной тропе мимо оград, сотен оград, тесно прижавшихся друг к другу. Здесь все было в крестах, надгробиях и усохших цветах. Под ногами шуршал гравий, песок и сырая земля, молодая трава пробивалась у могильных плит, березы и тополя, порою сросшиеся, стояли неподвижно. Я шел в направлении нужного участка.
Вскоре я стал вглядываться в надгробия, в надписи на них. Некоторые из них были с фотографиями. Были здесь и совсем молодые, были и дети. На одной из березок рядом с могилой висел колокольчик. Когда ветер дул сильней, он еле слышно звенел.