В школе
Шрифт:
Школьное здание имело форму буквы "П". Обойдя поздоровавшихся девчонок и ответив им тем же, я зашел в поперечный корпус, с раздевалкой, от концов которого тянулось два более длинных коридора с классами. Левый коридор завершался кабинетом директора и учительской. При повороте за угол откуда-то спереди донесся пронзительный звук, напоминающий работу дисковой пилы. Пройдя полкоридора, я, наконец, сориентировался, что это было. Кто-то тонко и пронзительно визжал за дверью, где была учительская.
Недоумевая и немного постояв в коридоре, я, все-таки, осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. За длинным столом, опустив
– Аа! Новый учитель!! Вот!! Заходите-заходите! Послушайте - что у нас творится!!
– директор продолжал кричать, но уже более членораздельно.
– Мы же прославились на всю область!! Нас же в пример приводят во всех школах!! Дожили! Только про нас и говорят! Садитесь же!!
Усевшись с краю на свободный стул, рядом с остальными учителями, я был в образных выражениях просвещен о сложившейся нестандартной ситуации, которая бросает тень, нет, обливает грязью светлый образ храма знаний, коим является учреждение, в котором мы все работаем. В конце концов, из его речи стало понятно, что неполная средняя школа, номер такой-то со станции Перевальная Восточно-Сибирской железной дороги опять отличилась - на днях два ученика первого класса и один ученик второго пронесли на занятия бутылку водки, выпив которую, устроили пьяный дебош и сорвали занятия во всем блоке младших классов...
...
Поселок возник недавно, через пару лет после окончания войны. На Ангаре решено было возвести несколько гидроэлектростанций, чтобы обеспечить дешевым электричеством новые, планируемые к постройке, заводы. Первенец из каскада Ангарских ГЭС начал строиться в Иркутске. После заполнения водохранилища под воду уходил большой участок железной дороги на Транссибирской магистрали. После всестороннего обсуждения складывающейся ситуации решили проложить новую ветку из Иркутска до Слюдянки, напрямую через Прибайкальский хребет.
Первыми отсыпку полотна начали пленные японцы, чьи кладбища так и остались вдоль всего почти стокилометрового отрезка новой дороги. Когда уцелевших от голода, болезней и каторжного труда японцев отпустили домой, продолжать строительство пришлось бывшим зекам, из тех контингентов, кому после освобождения из лагерей был запрещен как выезд за пределы области, так и проживание в городах. Поэтому в станционном поселке, возникшем недалеко от перевала и от этого получившем такое название, оказалось большое количество татар, немцев, поляков, прибалтов, но особенно много было выходцев с Западной Украины. Впрочем, на национальности никто внимания особого не обращал, все вполне мирно уживались, как, собственно, почти всегда и почти везде в Сибири. Многие между собой переженились, образуя иногда довольно причудливые семейные сочетания. Прибалты и немцы при первой же возможности уехали домой, большинство остальных так здесь и осели.
Железнодорожная станция еще лет двадцать назад процветала. На краю поселка на полную мощность работал большой леспромхоз, старательно переводя в категорию вырубок все мало-мальски пригодные окрестные леса и загружая в вагоны, с помощью портальных кранов, лес-кругляк. Имелся в поселке и лесхоз, давая работу трем десяткам лесников, егерей и трактористов. Кроме другого разного персонала, на железной дороге трудились две больших бригады путейцев, занятых тяжелыми, но неплохо оплачиваемыми работами с заменой рельсов, шпал, отсыпкой полотна и прочими нужными вещами. В поселке жило больше тысячи человек, был клуб, где вечерами крутили кино, а по субботам устраивали танцы. Имелись неплохая школа-восьмилетка, больничка на пять коек с врачом, фельдшером, медсестрой и санитаркой. А также два детских садика и два магазина, одни лесхозовские, другие - от железной дороги. За порядком следил свой поселковый участковый.
Леспромхоз, исчерпав доступные ресурсы, в начале восьмидесятых закрылся. Следом и в лесхозе сократили половину ставок. Оптимизация на железной дороге с учетом "научной организации труда" также резко уменьшила число рабочих мест. С началом "гайдаровских" реформ беспросветность и безнадежность существования местного населения усилились многократно. Пастбища и сенокосы зарастали сосняком, коров держали лишь в нескольких дворах. Как рассказывали учителя, многие детишки с радостью шли в школу только потому, что там, на большой перемене, кормили обедом. Трудиться и зарабатывать людям оказалось негде. Народ стал спиваться, небольшая часть перебралась в город, и население поселка сократилось на треть. Имели хоть какой-то постоянный доход пенсионеры и еще не больше полусотни человек, остальные стали жить натуральным хозяйством и за счет тайги, собирая и заготавливая все, что возможно сбыть в областном центре. Большинство взрослых жителей пило, и пило сильно. В поселке и ближайших полустанках продолжающаяся убыль населения практически полностью вызывалась "зеленым змием": люди умирали с перепою, с него же замерзали зимой, выпивали что-то совсем не годное для внутреннего употребления, попадали пьяными под поезд, резали и стреляли друг друга тоже стабильно в нетрезвом состоянии. Именно в это время мне и довелось поработать учителем в местной школе.
...
Преподавать пришлось биологию, химию и географию. Набралось двадцать четыре часа в неделю. Переговорив с директором и завучем, я выбил себе "библиотечный день", сгруппировав уроки в оставшиеся пять учебных дней.
В выпускном, восьмом классе, у меня было два ученика - Гаврилюк и Горин. Ходили они на уроки строго по очереди. Первый, подвижный невысокий парнишка по имени Женька, увлекался футболом, сидеть долго на месте, и еще что-то при этом воспринимать, ему было просто невмоготу. Объясняешь какую-то сложную тему по химии, стараешься, а он слушает, слушает, а потом вдруг зевнет и предложит:
– Да ну ее, эту химию! Давайте, Дмитрий Борисович, что-нибудь за жизнь побалакаем, ну там, як там самогонку правильно гнать, шобы башка утром не трещала или еще чего.
Горин, флегматичный высокий и коренастый парень, просто садился за стол, складывал перед собой руки, опускал на них голову и сразу засыпал. Сначала я пытался с этим бороться, но потом узнал, что его родители, как и у многих в поселке, либо пили, либо находились в тайге. Среди шести детей Коля был старшим, и все хозяйство держалось на нем.
В седьмом классе числилось шестеро - три парня и три девчонки. С ними было попроще - пятеро собирались после школы поступать в железнодорожный техникум и старались хотя бы основные моменты по предметам усвоить. Шестого ученика, Витьку Усенко, я видел за полгода только дважды и оба раза он появлялся на уроках явно поддатый. Большую часть времени он проводил в городе, непонятно чем занимаясь, и в школу его явно не манило. Меня назначили классным руководителем. Раза три заходил к Витькиным родителям, но каждый раз они были настолько пьяны, что ничего внятного узнать не получалось.