В шкуре зверя
Шрифт:
– Какой бутылки?
– очнулся Йонард, который, от монотонных рассуждений Керама начал, было, засыпать.
– Нет никакой бутылки, - отмахнулся Керам, - тебе приснилось. У меня язык без костей... Давай, для пользы дела забудем. Отец мой любит всякие магические штучки больше, чем женщина - побрякушки, сохрани его Боги. Про Черную Башню я услышал от него и с тех пор загорелся. Он рассказывал, и я могу поклясться, что это - правда, я был там и видел... Вход в Башню лежит через Врата Заката.
– В ответ на вопросительный взгляд Йонарда разбойник мечтательно улыбнулся.
– Врата эти открыты всегда, только видеть их смертному не дано. Но в ясный вечер перед полнолуньем, когда закатное солнце и восходящая луна находятся друг против друга и розовый свет смешивается с золотым... их можно увидеть и войти. Это не легенда, я был там, и я прошел через Врата Заката...
Почти против воли увлеченной рассказом Йонард молчал, боясь пропустить слово.
– Отец говорил, что своим верхним венцом Башня подпирает тучи, и это правда. Она действительно огромна. За Вратами царит тишина, словно даже ветер не может миновать невидимой преграды и бессильно бьется о невидимую стену, но это где то там... где то в другом мире. А Башня погружена в безмолвие. Я подошел и толкнул створки высоких ворот, и они распахнулись, словно хозяин ждал меня. Нигде я не увидел ни стражи, ни прислуги, словно Башня была давно заброшена. Я пересек мощеный двор, подошел к дверям и уже хотел постучать... но они открылись сами.
Черные бездонные глаза, как две живые звезды, поглотили меня в один миг. Веки, напоминающие своей формой зрелые плоды горного миндаля, окаймленные агатовыми густыми ресницами, вздрогнули и опустились вверх - вниз. Сердце мое тоже вздрогнуло и, взлетев, упало куда - то, где я уже не мог ощущать его. Лицо девушки, словно дивное творение самого искусного мастера, поразило меня своей страстностью, сквозившей во всех чертах, и чуть полных, цвета спелой вишни, губах, уголки которых прихотливо изгибались каждый раз, стоило красавице улыбнуться, и в изящном, почти хищном, вырезе крыльев прямого носа, и в гордом своенравии открытого лба, который точно возносили к небу два ровных крыла тонких бровей. И вся ее фигура закутанная во что - то невообразимо легкое и почти прозрачное, но все же не на столько, чтобы не оставить место воображению, начиная от иссиня-черных волн упрямых волос, выбивающихся из-под, белой чалмы, и, заканчивая маленькими ступнями, в остроносых туфлях, вся она, хотя и была мне едва по плечо, но казалась величественнейшей богиней, сошедшей со своего трона, чтобы открыть дверь.
– Врешь, - подзадорил Йонард.
– Клянусь Богами! Ты слушай дальше...
Красавица приветливо улыбнулась мне, словно ждала меня, и кивком пригласила в дом. Я, конечно, последовал за ней, да и кто бы поступил по другому, когда сама Аннунт зовет в гости. Мы поднимались наверх и спускались вниз по винтовой лестнице, освещенной странным зеленым светом. В Башне царило то же гнетущее безмолвие, что и во дворе, казалось, неземная красавица - единственная обитательница страшного замка. Я видел распахнутые двери, ковры в которых утонет нога, драгоценные шелка и парчу, небрежно брошенные на край дивана, павлиньи перья в огромных и прекрасных вазах. Все это великолепие лежало под ногами, словно хозяйка и представления не имела что ее маленькая, стройная ножка ступает по бесценным сокровищам. Долгое время я думал, что красавица нема, она ведь не обронила ни слова и даже не поприветствовала меня, но неожиданно она обернулась и заговорила. Глубокий и чистый голос ее был низким, усталым и равнодушным.
– Я вижу, ты удивлен, путник? А меж тем удивляться нечему. Мой повелитель, Тумхат, собрал здесь величайшие сокровища всего обозримого мира. Ты хочешь увидеть сокровищницу Тумхата?
Я смог только кивнуть. Красавица улыбнулась пренебрежительно, словно иного и не ждала, но, почудилось мне, что, доставая спрятанный на груди маленький ключик, она вздохнула печально и разочарованно.
– Как тебя зовут, спросил я, уверенный, что имею дело если не с богиней, то с одной из прекрасных принцесс Ирана.
– Наконец-то догадался, - она рассмеялась без веселья, - зови меня Малика.
– Отец твой, должно быть, какой-нибудь могущественный правитель?
– С чего ты взял, - спросила она в то время, как длинный коридор, залитый мертвым светом зеленых факелов, в который раз завернул и я, в который раз подумал, что без своей прекрасной проводницы дороги назад не найду, - тебя удивляет мое равнодушие к богатству? Скажи, умирающий от жажды в пустыне станет ли радоваться, найдя в песках алмаз... пусть даже с голову ишака.
– Ты несчастна?
– вырвалось у меня. Малика ничего не ответила, но ее поникшие плечи были красноречивее пленительных уст.
– Тумхат увез меня из Шахджаханпура, где я танцевала на городской площади и была совсем бедна, но свободна.
...Когда - то давно, так давно, что в те времена даже звезды на небе имели иной рисунок, жил правитель, который не хотел править... Но наследники его были так многочисленны и так часто ссорились, что назови он своим наследником одного из них, другие разорвали бы его в клочья... а заодно и несчастную страну. И он решил назначить своим преемником человека, который наверняка не был с ним в родстве - самого бедного и незнатного, которого только можно было отыскать. Он отослал тысячи гонцов во все концы страны и вскоре такой человек нашелся. Он был псарем, и единственными его друзьями и сотрапезниками были собаки, с которыми он ел с пола и спал в углу на соломе. Тряпье, которым он прикрывал свое тело, никогда не видело воды, а густые спутанные волосы - гребня. Правитель приказал отвести его в баню, постричь волосы и ногти и одеть в чистую одежду, а после этого псаря привели во дворец и вручили власть над богатой страной и ее народом. Человек этот очень обрадовался и без конца благодарил правителя, и в знак того, как высоко он ценит его милость, издал первый указ: старый правитель навсегда оставался его властелином и любое его повеление псарь обязался исполнить как свое собственное. На этом они расстались - прежний правитель отправился читать мудрые книги, а псарь остался править государством. Через несколько лет ко дворцу подошел нищий бродяга, у которого ничего не было кроме двух толстых книг и куска черствого хлеба. Он сказал, что хочет видеть повелителя. То время было временем благоденствия, и нищих не гнали от порога. Каково же было удивление бывшего псаря, когда в нищем ученом он узнал своего благодетеля.
– Приказывай, - сказал он, преклонив колени, потому что догадался, что срок пришел.
– Но что я могу приказать тебе?
– удивился ученый.
– Ты правишь хорошо и мудро, под твоей рукой моя страна процветает, и я с восторгом нахожу, что мне нечего поправить. Ты оказался здесь вполне на своем месте.
– Ах, великий, - отозвался правитель, - прикажи мне вернуться к моим собакам...
Я смотрел на нее неотрывно, ожидая продолжения.
– Ты не понял?
– грустно рассмеялась Малика, отворачиваясь от меня,- каждый должен быть на своем месте. Правитель во дворце, псарь на псарне. А вольной птице не место в клетке, даже если она золотая.
Так, разговаривая, мы незаметно спустились вниз и оказались у массивных дверей.
– Смотри, если хочешь, - равнодушно сказала Малика и повернула ключ в замке...
Великие Боги! Назови меня лжецом, если когда-нибудь у скажу что уже видел такое! Но не зови меня лжецом сейчас... Все стены и потолок огромной пещеры были выложены, как я подумал сначала, белым мрамором, но, приглядевшись, я заметил в нем зеленые прожилки. Это был редчайший белый нефрит...
Йонард, который давно уже не спал, с громадным интересом слушая Керама, на этих словах внезапно зевнул и махнул рукой.
– А вот это ты, приятель, загнул.
– Да? А это ты видел?
– Отчего - то шепотом спросил разбойник и, окинув таверну быстрым взглядом, выложил на стол лучистый золотой перстень с огромным, дивным сапфиром такой густой синевы, что камень казался почти черным. Одно мгновение свет тусклой лампы играл его гранями, потом разбойник накрыл его ладонью.
– Мне продолжать?
– спросил Керам, - или тебе, может, спать хочется?
– Спать хочется, - опять зевнул германец, - но ты продолжай...