В сладостном бреду
Шрифт:
Она что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Сон ее был беспокойным. Становилось холодно…
Он потянулся и осторожно накрыл ее теплым шерстяным одеялом, сбившимся у нее в ногах.
Его охватил озноб. Это заботливое движение было неосознанным, почти инстинктивным.
Он не допустит, чтобы беда случилась именно с этой женщиной.
Когда Tea открыла глаза, уже давно рассвело. Проснулась она сразу, словно ее кто-то позвал, мгновенно вырывая из объятий сна.
Он все еще сидел возле кровати, его голова покоилась на высокой спинке кресла. Спящим
— Перестаньте глазеть на меня.
Ее взгляд тут же метнулся вверх и встретился с его пылающими глазами. Голубые, бездонные.
— Я не собиралась… я только что проснулась. — Почему она оправдывается? Она ведь не сделала ничего плохого. Tea села и спустила ноги на пол. — Уже рассвело. Я должна пойти к Гаруну. А вы ложитесь на свою кровать. Вам вряд ли там удобно.
Он поморщился.
— Удобно? Да я почти не могу двигаться, а шея, наверное, так навсегда и останется свернутой набок.
— Тогда следовало бы лечь спать, как я вам говорила, и все было бы…
— Оставайтесь на месте! — он щелкнул словами, словно хлыстом.
Она замерла, а затем не спеша поднялась.
— Я не могу вам ничем помочь, если вы так напились, что у вас теперь болит голова. Я не собираюсь подчиняться вашим приказам.
— Потому что вы свободная, — сказал он насмешливо. — Но это все не так. Женщина свободна настолько, насколько ее муж позволяет ей это.
— Но у меня нет мужа. И никогда не будет, — добавила она резко. — Неужели вы думаете, я бы рискнула соединить свою жизнь с мужчиной? Ни от мужчины, ни от страны, ни даже от церкви — ни от кого женщина не может ждать справедливости. Мы ничего для вас не значим. Моя мать рассказала мне, как верховные служители церкви собрались однажды на церковный совет в Нанте, чтобы решить, к кому отнести женщин — к людям или к животным. Я убеждена, они признали женщину человеком только потому, что хотели избежать обвинения в скотоложестве.
— Возможно, вы правы. Это, конечно, должно было бы привести меня в замешательство. — Он вернулся к начальной теме разговора. — Вы так ненавидите рабство?
— Нет смысла говорить с вами об этом. Вы не можете понять.
— Тогда объясните так, чтобы я смог понять.
Она нахмурилась в замешательстве.
— Почему вы сердитесь?
— Я не сержусь. Я только пытаюсь сказать вам, что свобода не всегда приносит счастье. Некоторые тюрьмы могут оказаться более удобными и приятными, чем мир вокруг них. Не во всяком плену обращаются с пленниками так жестоко, как в доме Николаса. — Он помолчал. — Он бил вас?
— Только когда я была ребенком. Позже я научилась… — Она оборвала себя. — Что вы хотите сказать? У меня было достаточно еды и чистое место, где я могла спать. Когда у меня обнаружились способности, Николас стал учить меня языкам и цифрам, чтобы я могла разговаривать с торговцами, приходившими покупать шелк. Там даже есть сад, окруженный стенами, где женщинам разрешалось
— Так, значит, вы убежали из-за Селин?
— Нет, я могла бы подождать более удобного случая, если бы дело было в Селин. — Она храбро встретила его взгляд. — Принц из Флоренции наведался однажды к Николасу за несколькими штуками шелка для своей жены. Он оказался неравнодушен к светловолосым женщинам и решил попутно купить и меня.
— И Николас продал вас?
— Почему бы нет. Принц предложил огромную сумму. Правда, мои таланты делали меня очень ценной, но мое тело оказалось дороже… — Она горько улыбнулась. — Но Николас не хотел прогадать, и торговля затянулась на несколько дней. Я не стала ждать, когда они поладят.
— Негодяй.
— Николас никогда не считал себя плохим человеком. Мы были его имуществом. Разве нас не содержали в чистоте и не кормили? И наказывали только в случае, когда мы что-то плохо делали. Я уверена, его очень оскорбил мой побег.
— Каким образом вам удалось пристать к каравану?
— Балзар, предводитель каравана, часто заходил в дом Николаса. В течение нескольких лет я тайно вышивала шелковую рубаху. Получилась великолепная вещь, достойная самого императора. Я предложила ему эту рубаху в обмен на еду, воду и место в караване.
Он приподнял брови.
— Шелковая рубаха за укрытие беглого раба?
— Рубаха, достойная самого императора! — повторила она. — Балзар очень тщеславен. Он захотел, чтобы она принадлежала именно ему. Кроме того, он ничем не рисковал. Если бы все открылось, он всегда мог сказать, что ни о чем не знал.
— Вы украли шелк, чтобы вышить эту рубаху?
— Я ничего не крала, — вспыхнула девушка. — Я сажала деревья, которыми питаются шелковичные черви, сама вышивала и сама придумала рисунок. Разве я не заработала хоть что-то? А вы знаете, какого риска и каких трудов стоила эта рубаха, как трудно было выкроить время, чтобы выполнить эту работу? Каждое утро я пробиралась в сад и в полутьме, когда едва еще рассветало, вышивала, а потом приходилось выпарывать часть стежков, потому что я ошибалась из-за слабого освещения. У меня ушло целых два года, чтобы…
— Я не осуждаю вас, — прервал он ее. — Я просто спросил. — Он криво улыбнулся. — Что значит мера шелка, если весь христианский мир считает, что я украл целое сокровище.
— Не будьте идиотом. — Она все еще была раздражена на него. — Зачем вы так говорите? Я уже сказала вам совершенно ясно, что в вас живет человек чести, вы не можете быть замешанным в воровстве.
— В самом деле? Тогда как вы объясните, откуда все эти богатства в замке?
— Это меня не интересует. — Она пожала плечами. — Кадар говорил, что вы берете огромную плату за охрану караванов и участие в сражениях. Наверное, это можно рассматривать как грабеж.