В снегах родной чужбины

Федька заблудился на кладбище. Как он сюда попал и как отсюда выбраться, мужик не имел ни малейшего представления.

Куда ни ступи — кресты да ограды, утонувшие в снегу. И тишина такая, словно все живое осталось на этом погосте, отрешившись от всех земных забот.

Ни звука вокруг. Даже ветер — вечный кладбищенский сторож —

Могилы… Их на этом старом кладбище было слишком много.

Куда ни глянь, будто вся земля покрылась погостом, не оставив места живой душе.

Федька искал выход, но попадал в глухие закоулки кладбища, где много лет не ступала нога человека. Мужик лез через могилы по пояс в снегу, надеясь выйти на центральную аллею. Но тщетно: он не мог отыскать ее и все больше замерзал.

Он выбивался из сил, уставал, садился передохнуть, но, вглядевшись, что снова сел на чью-то могилу, ошпарено подскакивал и лез через сугробы к кажущемуся выходу и снова не находил его.

В сознанье билась одна мысль — выбраться хоть на какую-то дорогу. Любая ведет к жилью, к людям, а значит, к спасенью и жизни. Но… Словно заговоренный, блуждал среди крестов, пока онемевшие от холода и усталости ноги не отказались держать измученное тело. Они подкосились. И Федька упал на колени перед чьей-то могилой и заплакал от горя, как ребенок, оставшийся один на один с бедой.

— Господи! Помоги! Увидь меня. Выведи! Спаси от смерти! — срывалось с губ невольно. Эта просьба шла не от разума, от самого сердца, не успевшего заледенеть.

— Прости меня, Боже! — катились слезы по белым обмороженным щекам.

Колени не удержали, и мужик упал лицом в снег, раскинув руки. С вершины елки, будто очнувшись ото сна, слетела ворона. Приняв человека за мертвеца, уселась на плечо, больно клюнула в голову. Федька очнулся, повернулся на бок. Ворона, заполошенно махая крыльями, закаркала хрипло, испуганно, обозвав Федьку грязно за притворство и обман, отлетела подальше. А мужик, поняв, что ворона приняла его за мертвеца и уже решила полакомиться, вскочил на ноги. Разозлившись на ворону, пригрозил ей выщипать все перья из задницы и почувствовал, что усталость прошла.

Вглядевшись в очертания кладбища, прикинул, куда ему надо идти, спешно вылез из сугроба. Через десяток минут он вышел на укатанную дорогу, разделившую кладбище на старое и новое.

Федька огляделся. Куда идти, где выход? Уже смеркалось. И холод становился все сильнее.

Мужик постучал себя по плечам, по груди, поколотил бока. И, вглядевшись в дорогу, увидел на снегу следы конских копыт. Обрадовался и пошел по ним, ускоряя шаг.

Вскоре он увидел кладбищенскую церковь, сторожку и побежал, собрав в комок последние силы, туда, где теплилась жизнь. К людям…

Федька часто падал, но снова становился на ноги, подгоняемый страхом, что церковь и сторожка исчезнут из виду, а он снова останется в темноте, один на один с кладбищем и смертью.

Федька вставал и плелся, шатаясь, туда, где виделись купола церкви.

— Боже, если останусь дышать, ни за что не согрешу против тебя, не прогневлю, не содею дурного! — шептал он сквозь плохо раздираемые смерзшиеся губы.

Он уже задыхался от холода, когда коснулся рукой двери церкви и увидел на ней замок, не успевший заиндеветь.

— Недавно закрыли! — простонал мужик и, оглядевшись, заметил старика возле сторожки. Тот смотрел на Федьку удивленно и мелко-мелко крестился, что-то шепча себе под нос.

Федька решил подойти к нему, но старик проворно скрылся в домишке, видимо не желая встречаться с чужим человеком. Но Федька был не таков, чтобы бояться встреч, тем более теперь. И попер напролом.

Едва он подошел к сторожке, как из-за угла к нему рванулась громадная дворняга: оскалив желтые клыки, зарычала, сверкая глазами, грозя разнести в куски.

Федька вначале отпрянул, потом, растопырив пальцы, нахраписто пошел на собаку. Та зашлась лаем, взвизгнув, задом попятилась, отступила за дом, трусливо выглядывая оттуда на незнакомца.

Федька вошел в сторожку без стука, без приглашения. Дверь двинул плечом и ввалился в облаке морозного пара.

Хозяин стоял на коленях перед иконой Спасителя и молился:

— Пронеси, Господи, всяку беду и лихого человека мимо моей немощи и дома. Огради от греха и горя. Помоги мне…

Федька хотел накричать на сторожа, но, вспомнив о своем обещании Богу, стоял молча, прислонившись спиной к стене, ждал, когда хозяин кончит молиться.

Сторож оглянулся. Плечи его дрогнули. Отвернувшись от гостя, он поклонился иконе, стукнувшись лбом о пол, и, встав с колен, трудно охая, повернулся:

— Что надобно от меня в такой час? — С тенью плохо скрытого страха он смотрел на Федьку, щуря слезящиеся глаза.

— Ничего не надо. Дай только душе моей отогреться. Вконец закоченел от холода. Заблудился на погосте…

— Оно немудрено. Кладбище немалое. Вкруголя почти двадцать километров. И кто ж тут покоится у тебя? Родня, небось? — спросил сторож смелее.

— Нет никого, — буркнул гость и отвернулся.

— А чего ж ты пришел? Зачем? — удивился сторож.

— Надо было, — помрачнев, выдохнул Федька.

— Кто ж сам будешь? На что ночью по кладбищу бродишь? Иль убивец?

— Нет! Никого не убивал. Бог тому свидетель! — мотнул мужик кудлатой головой.

— Чего ж на погосте оставил в такой час? — подслеповато прищурился хозяин.

— Да кто его знает? Может, и мои тут имеются, — отмахнулся Федька и глянул на пламя, полыхавшее в печурке. Он и не приметил, как от макушки до пяток вздрогнул дед испуганно, поняв ответ гостя по-своему.