В снегах родной чужбины

Нетесова Эльмира Анатольевна

Через этот люк, о котором забыли все, вентилировались помещения магазина. Сняв решетку и фильтр, Пан приказал сявкам стремачить этот единственно безопасный выход; велел кентам не соваться никуда дальше подсобки. Не трогать двери. А Коршуну, дав свинчатки, сказал коротко:

— Сам сдохни, но не дай засыпать «малину». С нами хиляешь. На случай, если срываться будем, прикроешь… Выгорит это дело — примем тебя «в закон».

Колька был настороже. Он караулил каждый шаг. Еще бы! В деле — сам Пан!

Все шло как

нельзя лучше. Фартовые, загрузившись, уходили через люк, который брал начало из подсобного помещения. Вентиляция была встроена в потолок. Люк не закрывался. Лишь слабая решетка, кое-как закрепленная в пазы, легко поднималась. Потолок в подсобке был невысоким. Воры, становясь на спину друг другу, спокойно взбирались наверх. Ползли по вентиляционной трубе. И беспрепятственно выскакивали из люка.

Когда Пан, а за ним пятеро кентов уже ушли из ювелирного, Колька подал «рыжуху» худому старому кенту, которого вся «малина» звала Шилом. Он предупредил, чтобы тот взял «рыжуху» Коршуна, протянул ему сверху руку.

Шило спрыгнул сверху, чтобы прихватить Колькин груз, иначе ему не развернуться наверху. И стряхнул облако пыли. Тут же чихнул так, что пополам согнулся. Коршун прихватил кента за горло. Но тот успел чихнуть еще. В служебной комнате послышался брех овчарок, беготня охраны. А Коршун, вскочив на полусогнутого Шило, схватил «рыжуху», долбанул ногой в темя кента и исчез в люке. Он полз быстро, обливаясь потом. Когда высунул голову из люка уже за пределами магазина, увидел милиционера, стоявшего наготове с наганом и собакой.

— Вылезай, пошевеливайся! — усмехнулся тот криво.

Коршун сделал вид, что послушался, смирился. Выскочил из люка и с маху, всей тяжестью, влепил свинчаткой меж глаз поджидавшему его милиционеру. Тот, падая, оттащил собаку, выронил наган. Коршун подобрал его, выстрелил в собаку. Подхватил золото, помчался быстрее ветра в тихие сонные проулки — к железнодорожной станции. Там в любое время суток жизнь била ключом. За спиной раздался запоздалый свисток, зовущий на помощь. Но Коршун был уже далеко.

Смешавшись на железнодорожном вокзале с толпами алкашей и пассажиров, он вскоре вынырнул из толпы и побежал к кожзаводу: неподалеку от него прижилась его «малина».

Кожзавод был на окраине города. Коршуну не хотелось терять время. Он остановил такси, назвал маршрут. Водитель, решив сократить его, вывернул на центральную улицу. Путь лежал мимо ювелирного. Колька сидел на заднем сиденье и не увидел голосовавшего милиционера. Тот вскочил поспешно. Сел в переднее кресло. Оглянувшись на онемевшего Кольку, извинился, попросил водителя:

— Живей! В горотдел! Жми на всю! Может, успеем…

— А что стряслось? — спросил водитель.

— Ювелирный обокрали!

— Извини! Срочно надо! — повернулся к Коршуну милиционер. И добавил: — Мне недалеко…

— Как же смогли? Неужели у

нас еще есть воры? Вроде совсем тихо было в городе? — удивлялся шофер. — Да, может, сами продавцы отчебучили? — добавил он, вызывая милиционера на большую откровенность.

Тот отмахнулся:

— Какие продавцы? Сотрудника убили. Свинчаткой. Наган у него отняли и пристрелили собаку. И своего! Это ж надо, в самом магазине прикончили. Вот изверги! Чтоб им дня не прожить! — возмущался милиционер.

— Как же влезли? — спросил, притормозив у милиции, водитель.

— Некогда! Поймаем, тогда узнаем все! — хлопнув дверью, милиционер выскочил из такси. Шофер, удивленно хмыкая, глянул на Кольку. Тот безразлично смотрел на прохожих и будто не слышал о случившемся.

Колька остановил машину у самого кожзавода. Так учили законники — не вешать на хвост стукачей. Рассчитавшись с водителем по счету, подождал, пока такси уедет, и только после этого свернул в переулок, где жил рабочий люд и городской сброд. Пройдя метров двести, вошел в знакомую калитку.

— А Шило где? — встретили фартовые.

— Пришить пришлось…

— За что? — обступили его насупившиеся фартовые.

Коршун рассказал о случившемся.

— Эх, старый пердун! Трехали ему, чтоб шнобель ватой затыкал, коль сопатка пыли не терпела. Все забывал! Хороший кент был. Помянуть надо!

— Накрылся Шило? Что ж, Коршуна взамен его «в закон» примем, — не расстроился Пан и взял из Колькиных рук «рыжуху».

Коршун рассказал пахану о своем возвращении сюда. Об услышанном от милиционера.

— Выходит, замереть нам надо. Теперь мусора весь город обложат. Ни гуднуть, ни пернуть негде от них будет. Заляжем на дно где-нибудь в захолустье, — предлагали законники.

— Остаться на плаву можно лишь в большом городе. Где людей много. В какой-нибудь дыре всякая псина знакома друг другу. И подноготная известна. Мы там враз, как хрен на горошине, центром внимания станем. Канать будем здесь. И не дергайтесь из хазы. Хамовку сявки доставят. Пусть шухер спадет. Сорвемся в Поронайск или в Катангли. Там нас, небось, забыли, — сказал Пан. И, глянув на Кольку, добавил: — Сегодня сход будет. Коршуна «в закон» принимать. Никому никуда не смываться. Городские кенты нарисуются. Принять надо, обмыть удачу…

Коршун отдал пахану наган. Тот оглядел его. Забрал себе. Кольке взамен отдал нож с длинным прочным лезвием. Нож был кнопочным. И вызывал жгучую зависть у фартовых. Колька спрятал его подальше от глаз. Подарок пахана решил беречь. На рукояти сам Пан расписался. Видно, не хотел расставаться с пером. Но «пушка» была несомненно лучше…

Вечером к законникам Пана пришли фартовые города. На сход собрались. Коршун волновался, примут ли его «в закон» или откажут?

Паханы всех пяти «малин» города сели вместе, рядом с Паном.