В союзе с Аристотелем
Шрифт:
Юрка еле удержал радостный возглас, только взгляд вспыхнул.
— Я настаивал на следующем воскресенье из-за тебя, но меня убедили, что дальше откладывать нельзя, — продолжал Аркадий. — Вот такие, братец, дела. Проступки так или иначе наказываются.
Юрке и приятно было слышать это соболезнование и немного смешно, потому что соболезновать было нечему. «Да, нечему, — мысленно повторил мальчишка, забираясь под одеяло. — Потому что я буду вместе со всеми, даже впереди всех».
Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит
Кто-то заглянул в класс и поманил учительницу.
— Поршенничиха! — прошептал Валерка. — Гляди.
Юрка обернулся. Да, это была Поршенникова. Галина Владимировна, сказав: «Минутку, ребята», подошла к Поршенниковой, и та, улыбаясь, что-то сказала ей. Учительница жестом пригласила ее пройти в класс и вернулась к столу.
— Ну, ребята, если вопросов нет, то занятия окончены.
В присутствии постороннего не сразу сорвалась с парт шумная братия, выстраиваясь у доски цепочкой, от дверей до окна, где поворачивалась и кончалась в проходе между рядами парт. Юрка какой-то момент сидел бездумно, забыв, что только что метался и рвался прочь. Затем вдруг на него нахлынуло то состояние духа, та настороженная, опасливая заинтересованность, которая сопровождала его во всех этих историях с Поршенниковой. Юрке захотелось узнать, о чем здесь будут говорить учительница и Катькина мать. Узнать во что бы то ни стало. Из-за дверей не услышишь — в коридоре галдеж. Спрятаться в классе!
— Валерка, не жди меня! — быстро прошептал Юрка, и, прежде чем друг успел что-либо спросить, он, воспользовавшись обычной сумятицей построения, пригнувшись, перебежал на последнюю, Фомкину, парту и шмыгнул под нее.
В другое время Галине Владимировне пришлось бы добиваться полной тишины и строгого порядка, прежде чем вывести ребят, но тут она только окликнула нескольких, велела подравняться и, поскольку все были спокойны и молчаливы, разрешила выходить, назначив для присмотра старшего.
— До свидания, Галина Владимировна!
— Галина Владимировна, до свидания!
— До свидания, ребята, до свидания.
Класс утих. Юрка сидел, согнувшись в три погибели.
Сердце било в коленку.
— И ведь каждому надо попрощаться, — проговорила Поршенникова.
— Садитесь… Я вас слушаю.
— Так чего меня слушать. Я чего?.. Я за Катьку узнать.
— Почему вы говорите «за», а не «про»?
— Чего «про»?
— Не по-русски. Впрочем, простите… Ну что же, Катя сильно отстала. Сильно. Она и до этого слабо училась, а теперь ей вовсе трудно.
— Так ведь каждый заболеть может, — заметила Поршенникова. — Что вы, что я, что кто хочешь…
— Вы настаиваете на Катиной болезни?
— Так как же. Куда ж денешься, раз болела. Вот ведь только оклемалась… Вы вот поверили ей, а чего, господи, ребенок может знать о себе, кроме как жив он или нет.
— Мне непонятно, почему вы лжете, и так упрямо. Боитесь? Так мы пока ничем не пугаем. Мы просто хотим знать, в чем дело… Хитрите?
— Ну ведь зазря все, Галина Петровна.
— Владимировна. Оставим это. — Учительница вздохнула. — Катя подтянется. И единственное, что от вас требуется, — не мешать ей. Если вам угодно якшаться бог весть с кем, то оградите от этого девочку.
— Ой, да что вы такое валите на меня!
— И потом, следите, чтобы одежда ее была чище.
— Так ведь гардеробов-то на нее нету, а что есть — пусть сама берегет и доглядывает, небось не маленькая, десять лет, слава богу. А что уроки — так никто ей не мешает ни писать, ни читать, ни, там, выучивать.
— Вот так… Оценки? Оценок пока нет. Какие могут быть сейчас оценки? Просто помогаем ей… Деньги? Зачем?
— За книжки, что вы Катьке дали.
— А-а… Только учтите, что это не моя обязанность.
— Я понимаю… И еще: вы уж справочку-то верните. Катька все равно в школу ходит, так ни к чему она теперь.
— Да нет, справочка мне еще нужна будет. Это ведь документ. Пусть полежит. А вот вам она действительно ни к чему.
После некоторого молчания Поршенникова вздохнула и поднялась.
— Ну, так ладно, я пойду, до свидания… А может, все же справочку вернете?
— До свидания.
Женщина удалилась. Чуть погодя вышла и Галина Владимировна.
Юрка выбрался из-под парты и с минуту стоял, упершись руками в бока и выгнувшись животом вперед. Затем резко встряхнулся, схватил сумку и кинулся из класса.
Торопливо одеваясь, мальчишка думал, что напрасно проторчал под партой чуть ли не полчаса — ничего интересного не было сказано, разве что о справке. Ишь, хитрая, верните ей! Запуталась, а теперь — верните. Надо же так отпираться. Если бы он, Юрка, не был свидетелем происшедшего в вагоне, он бы так и считал, что беспричинно подозревают человека. И тогда, на лесозаводе, тоже отпиралась, мол, не крала доски, мол, они сами прыгнули на телегу, возчика подвела. А тут не возчика, а собственную дочь, и не подвела, а вообще чуть не погубила, потому что сектант в конце концов заставил бы ее делать что-нибудь пострашнее. Гады ползучие!..
И все-таки Юрка жалел эти полчаса. Успеют ли теперь смотаться те злополучные киловатт-часы? Он прибавил шагу и затем побежал.
В кухне за столом сидел Петр Иванович.
— Здорово, парнище!.. Так вроде у Некрасова?
Юрка, застыв на пороге, некоторое время смотрел на отца в упор, потом, не раздеваясь, прошел в комнату Аркадия и без сил опустился на табуретку. Он ощутил в себе прежнюю пустоту, холодную пропасть. Все пропало…
Заглянула Василиса Андреевна.
— Ты чего? Садись, поедите вместе с отцом. Его пораньше отпустили, старика нашего, за переработки.