В старой Африке
Шрифт:
Гай следил за погрузкой вещей — первой работой капрала. Деловой парень, напористый. На него можно положиться. Гай решил, что можно спокойно отправиться в гипносерий.
Черный фельдшер проверил пропуск и только после этого ответил на вопросы.
— Гипносерий организуются для того, чтобы уничтожить человеческий резервуар болезни, поскольку каждый зараженный является очагом: его может укусить муха цеце, она заразится сама и передаст затем возбудителя болезни сотням здоровых людей из окружения больного, как это делает комар анофелес с возбудителем малярии. Здесь больные собраны вместе, и зараженные мухи кусают уже больных людей. Зато каждый укус такой мухи здесь означает
— Почему?
— Это свалка использованного материала. Мусорный ящик. Там все больные: среди них вы можете подхватить и проказу, и сифилис, и оспу. Богатый клинический материал, мсье.
Они вошли за забор гипносерия.
— Разве трудно перелезть через этот жалкий забор?
— Для больных и трудно, и незачем, мсье. Ведь они далеко от дома. Их дело умирать, мсье, они это знают. Мы доставляем сюда больных только после наступления второй стадии.
— А именно?
— Сначала заразившиеся замечают нарастающую утомляемость, вялость, потерю памяти. Но они еще работают и живут, как обычно. Потом вдруг наступает приступ бредового состояния: больной бросается на всех, он невменяем. Его сажают на цепь или спускают в яму. Временами он рычит на людей, часто дремлет и все время дрожит. Это наш материал. При объезде района стражники захватят такого больного с собой и доставят сюда. Наступает третья стадия — сонливость. Больной сначала засыпает часа на два после обеда, потом после ужина, наконец, и после завтрака. Спит часов по двадцать в сутки. Все заканчивается наступлением последней стадии — сном круглые сутки, переходом сна в потерю сознания. Смерть у этих больных тихая, вы сейчас увидите, мсье.
— Сколько же длится болезнь?
— По-разному: полгода, год.
Это было раскаленное солнцем поле, густо покрытое обшарпанными кустами, жалкими шалашами и испражнениями. Тошнотворный смрад стоял в воздухе, тучи мух облепили все — кусты, шалаши, людей, валявшихся на загаженной земле, злосчастную эту землю, шевелившуюся от несметного количества муравьев, жуков и крыс. С первого взгляда поражала худоба людей и откормленность паразитов.
— Что же вы не убираете территорию изолятора?
— Я здесь один, я только принимаю новых больных от конвоя. По положению они должны убирать за собой сами.
— У вас нет помощников?
— Нет, кроме тех, кто варит и носит пищу.
Они медленно бродили под палящим солнцем среди больных, сидевших и лежавших на земле.
Вот ползет по земле тощая женщина. Она передвигается, как краб, но медленно. Глаза закрыты.
— Куда она ползет?
— Никуда, мсье. Так себе, ей что-то снится.
— А почему она так исхудала?
— Пройдите вот сюда, мсье, и вы поймете.
Они остановились у шалаша. Прислонившись спиной к жерди, подпиравшей крышу, в шалаше спал живой скелет. У его ног стояла миска с едой, изо рта торчала лепешка.
— Я утром едва растолкал его и дал пищу, но он заснул, так и не дожевав завтрака.
— С куском во рту?
— Как видите, мсье.
На солнцепеке сидел мальчик, широко раскинув ноги и руки и откинув голову на спину. Легкая дрожь пробегала по изможденному телу. Мальчик спал.
— Он завтра-послезавтра умрет. Воспаление мозга, мсье. Признак конца.
— А эти? Спят или умерли? Фельдшер наклонился.
— Умерли. Вечером солдаты вытащат за зону. Они перевели дух.
— Откуда здесь столько цветов? Вы их насадили, что ли?
— Что вы, мсье! Зачем мне? Просто почва здесь жирная, вот цветы хорошо растут.
Пробираясь к выходу, Гай остановился. Среди невероятно пышной клумбы лежала девушка лет восемнадцати с содранной кожей. Из красного кровавого мяса кое-где торчали белые кости. Миллион мирных муравьев ожесточенно пожирали спящую, которая еще дрожала и дергалась.
— Чего же вы не уберете ее?
— Нельзя. Она еще не умерла. Ведь существуют правила, мсье. Официальное положение. Я не хозяин здесь. Вся обслуга гипносерии — заключенные. Мы отбываем тут срок. Вот и все.
Люди и муравьи, небо и смрад, крысы и цветы. Гай хотел закурить и не смог: слишком дрожали пальцы…
Но разве вся Экваториальная Африка только одна большая мусорная куча? О, нет! Тысячу раз нет!!
Ведь Гай своими глазами видел кусочек счастливого Конго!
Дело было так. В тех местах, где река выходит в низину, она не только становится широкой, но и образует множество заливчиков. Эти тихие заводи кишат бегемотами и птицей. Однажды они наткнулись на такую заводь после полудня, когда приближалось время обеда. Гай еще ни разу не видел охоту на бегемотов и решил использовать представившийся случай. В охоте приняли участие все.
Гребцы выволокли туши на топкий берег и принялись их разделывать. Было решено здесь же пообедать. Люди рассыпались вокруг в поисках кратчайшего пути в лес и вскоре вернулись с пленниками! Из расспросов выяснилось, что все эти мужчины и женщины — дезертиры из рабочих групп, направляемых по реке на концессии. Их накопилось тут уже свыше ста человек. Все кормились у этой заводи, а жили в лесу; там возникло поселение, защищенное болотистым берегом и не помеченное на бельгийской карте, а потому совершенно свободное. Некое подобие крохотной независимой черной республики в белом королевстве рабства и угнетения.
Беглецов привели, и они повалились на колени в испуге, но узнав, что пришельцы явились со своим мясом и солью и, главное, что они не собираются причинять зла, сразу же начали веселиться — сначала еда до отвала, потом короткий отдыхи, наконец, танцы.
И какие!
Гай лежал на охапке зелени. Перед ним блестела вытоптанная босыми ногами площадка, позади нее расположились участники представления — танцоры, оркестр (кубышки и натянутые, как тетива, лианки) и хор. Вокруг теснился лес, далеко вверху посмеивался голубой пятачок неба. Беглецы уже давно растеряли рванье, в которое их одели поработители, и теперь были нагими. Это был уголок настоящего старинного Конго.
Сначала было много шумного озорства, возни. Но затем начались танцы всерьез, и две хореографические композиции Гай заснял и запомнил особо, два мастерских рисунка, похожих на те, что оставил пещерный человек: зарисовки с натуры, поражающие изумительной точностью и вместе с тем глубиной художественного преображения.
Гай думал, что негритянские пляски нельзя смотреть людям, лишенным воображения. Если человек видит на сцене театра не жизнь, а игру размалеванных артистов среди картонных и холщовых кулис, то и в танцах в экваториальном лесу он увидел бы только кривлянье. Нужно быть немножечко ребенком и видеть не то, что есть, а то, что можно угадать за условными знаками. Негритянские пляски — это великолепный и наивный детский театр, в котором участники и зрители — дети. Взрослым вход туда запрещен! Зритель вступает в мир фантазии, когда узенькая ленточка красной материи, привязанной к бедрам и волочащаяся сзади по земле, кажется огненным хвостом злого бога, а полоски белой глины на коже — скелетом и Смертью: если очам зрителя дано увидеть мир именно так, то ему стоит войти на поляну, лечь на душистые листья и широко открыть глаза.