В степи опаленной

Стрехнин Юрий Федорович

Навстречу нам уже попадаются раненые. Их пока немного. Идут, поддерживая друг друга. Лица сосредоточены, губы сжаты. Но один, с забинтованной рукой, висящей на перевязи, машет нам:

– Отвоевался!

Кто-то рядом со мной говорит:

– Этот обратно в часть из госпиталя не побежит.

А вот и раненый потяжелее, видно, шел, да обессилел, лежит вниз лицом, гимнастерка и рубаха задраны до плеч, возле него, опустившись на колени, хлопочет молоденькая сестра-саниструктор в сбившейся на затылок пилотке, подматывает бинт, он на боку раненого в ярко-алых пятнах.

Проходим мимо - скорее, скорее, не отстать бы.

Впереди показалась беловато-желтая

полоса - поле почти созревшего хлеба. Цепь стрелков уже вступила в него и словно потонула в нем - наверное, поле с уклоном в сторону нашего движения. Еще немного - и в пределы нивы, кажущейся безбрежной, вступаем мы. Хлеб стоит густой, чистый - не нива, а загляденье, урожай должен быть на славу. И весь умолот, наверное, немцы собирались забрать - зачем же иначе стали бы они заставлять крестьян сеять этот хлеб? Но с этого поля им не достанется уже ни зернышка. Да и нам уже не собрать с него богатого урожая - хлеба истоптаны прошедшими по ним сначала немцами, следом нашими. И мы пройдем - не обогнешь. Больно смотреть на хлеб под ногами. Смятые, перепутанные, сломанные стебли, раздавленные, втоптанные в землю колосья... Хлеб, которого так не хватает нашим людям в тылу, который они получают по такой скудной норме, мы вынуждены втаптывать в землю.

Хлебами прошли немного. Нас снова обстреляли, по передовой цепи головного батальона ударил пулеметный огонь. И это было не просто попыткой противника задержать нас, пока он отходит, как еще недавно. Высланная вперед разведка донесла, что немцы заняли оборону на заблаговременно подготовленном рубеже, прорезающем хлебные поля и проходящем по высотам. Все, как положено по немецкому уставу. А что гитлеровцам наш хлебушек жалеть? Все равно он им не достанется!

Ефремов хотел было сначала попытаться с ходу сбить противника с его новых позиций. Но от командира дивизии по радио поступил приказ: закрепиться там, докуда дошли. Ну что ж, у командования, видимо, свои расчеты. И поперед батьки, как говорится, не суйся.

Полдень. С утра было несколько стычек в хлебах, шла перестрелка. Наши пушки били по внезапно появившимся немецким танкам. Но танки ушли - так же быстро, как и появились, противник замолк. Мы несколько продвинулись, улучшили свои позиции в безбрежном море хлебов. Пехота зарывается, на всякий случай, поглубже. Но роют солдаты без особого энтузиазма, все уверены: скоро вновь пойдем вперед.

Все офицеры штаба полка в разгоне.

Меня вызывает Берестов:

– Здесь обозначены боевые порядки нашего полка,-показывает он на карте. Надо пойти на правый фланг. Сосед справа должен был подойти. Надо разыскать его, узнать, что за часть, где ее левый фланг. Точно установить и отметить на карте. Нам надо это знать. А то, если (разрыв велик, немец может воспользоваться.

– Разве командир первого батальона - он же на правом фланге - не знает?

– Приблизительно. А нам нужно точно. Ты же офицер штаба?
– вдруг переходит Берестов на ты. А я чувствую, что краснею: уж не подумал ли он, что я имею поползновение уклониться от задания?

– Задача ясна, - спешу сказать я.
– Разрешите идти?

– С богом!-сдержанно улыбается Берестов, чуть наклонив голову - такая у него привычка глядеть. Смотрит на часы: - Вернуться к восемнадцати.

Когда я, сжимая сложенную гармошкой карту, поворачиваюсь, чтобы идти, Берестов окликает меня:

– Да! Один не ходи ни в коем случае! Возьми с собой автоматчика из тех, что при штабе.

...И вот мы уже идем - я и молоденький, наверное, и восемнадцати нет, солдат.

Идем хлебами.

Как рубцы, тянутся по ним следы танковых гусениц, пушечных колес, наспех вырытые, а то и незаконченные окопы. Как раны, зияют воронки, вокруг которых разметанные, обожженные до черноты колосья. Кисловато пахнет сгоревшей взрывчаткой, нагретой землей, свежей соломой. И во все эти запахи вмешивается душный и тяжкий запах мертвечины. То тут то там меж колосьями виднеются раздувшиеся от жары трупы в зеленовато-серых немецких мундирах. Не обращая на них внимания, пользуясь тем, что пока тихо, делают солдаты каждый свое дело: кто тянет телефонный провод, кто роет окоп. Устраиваются на новых позициях артиллеристы - сорокапятчики становятся, как всегда, поближе к пехоте. Обычное оживление, когда осваивается новый рубеж.

Расспрашивая встречных солдат, чтобы не плутать меж хлебов, находим КП первого батальона. Комбат говорит, что о соседе справа еще ничего не знает, и дает своего связного, чтобы провел нас на правый фланг батальона.

Самый правофланговый окоп нашего полка. Сержант, командир отделения, провожая нас, говорит:

– Вы ищите, да осторожнее. Отсюда немец далеко, но вон там, - он показывает вправо, в ту сторону, куда нам надо идти, - там утром кто-то из автоматов палил.

Выбираемся из окопа и шагаем вправо. Шелестят раздвигаемые на ходу колосья. Сверяюсь по компасу: идти надо примерно на северо-восток. Если собьемся влево, то рискуем угодить прямо к противнику. Тем более что до него, как сказал сержант, не больше километра.

Идем, внимательно прислушиваясь и вглядываясь. Но много ли увидишь за гущей колосьев?

Сколько нам идти еще так, в полном неведении? Встретить бы кого-нибудь из своих!

Наконец-то! Нам попадается солдат уже не из нашей дивизии. Где что - ему неизвестно: знает только свою роту, он связной, возвращается на КП батальона. Идем вместе с ним туда. Представляюсь комбату - совсем молодому старшему лейтенанту, но уже, видно, бывалому фронтовику: на груди его орден Красной Звезды, над карманом гимнастерки - две желтые ленточки тяжелых ранений. Он сидит в наспех вырытом окопчике рядом с солдатом-телефонистом и громким, несколько раздраженным голосом втолковывает кому-то: надо еще раз проверить, сколько в роте сейчас людей, не может быть, что осталось так мало! Стою, жду, пока комбат кончит разговор. Догадываюсь, что говорит он с кем-то из роты, в которой сам служил совсем недавно. Похоже, что командиром батальона он стал только что, возможно, заменив выбывшего из строя комбата.

Наконец старший лейтенант отдает трубку и обращает внимание на меня. Я сообщаю ему, кто я и зачем пришел.

– Документы!
– сурово спрашивает он. Тщательно проверяет мое удостоверение. Взгляд его добреет. Возвращая удостоверение, говорит:

– Извините. Передний край, как-никак. А русские и у немцев есть. Я вам советую не искать левого фланга нашей дивизии - пока ищете, передвижки могут быть, я жду приказ переменить позиции. Идите прямо на КП полка - там точнее скажут, где будет наш левый фланг.

Я решил внять совету комбата. Расспросил его, в каком примерно направлении искать, и мы с моим молчаливым телохранителем отправились дальше. Расспрашивая встречавшихся солдат и офицеров, шли то проселком, то тропой, протоптанной в хлебах, а то напрямик, полем. Вдруг перед нами открылась - как распахнулась широкая и глубокая балка. Мы остановились.

– Погляди-ка, - сказал я сопровождавшему меня солдату, - что за ящики?

– Не знаю...
– растерянно прошептал он.
– Немецкое что-то.