В стране минувшего
Шрифт:
Итак, он уехал, Леон Беран, и в сердце Райнара осталась пустота. Вернется ли он? Увидятся ли они когда-нибудь? Вернет ли его проклятое болото?
Он вспомнил вдруг отъезд экспедиции. Перед ним летали веселые лица Жана Норе, Леопольда Мессена, Беккета, Шифта… Они также отправлялись туда возбужденные, полные надежд…
Из четырех — двух недоставало, один вернулся, но мертвым, другой находился здесь, но в состоянии безумия.
— О, нет, — бессознательно прошептал Райнар. — Судьба Берана не будет так ужасна… Этого не должно быть…
Он на минуту закрыл глаза, чтобы отогнать страшный призрак, потом повернул
Но на сердце было тяжело…
Часть вторая
СКВОЗЬ МРАК ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
Глава I
ПО ДОРОГЕ В НЕВЕДОМОЕ
Лодка подвигалась быстро.
Мадемба работал усердно, и часто Беран должен был умерять его пыл из боязни, что негр скоро переутомится.
По мере того, как они углублялись в болото, пейзаж становился все более диким, все более странным. Громадному пространству не видно было края, и только с трудом, при помощи бинокля, Леон мог разглядеть на горизонте темную линию тропического леса. К тому же, как это бывало и раньше в болотах, линия эта никогда не выделялась отчетливо.
Как на море — ничего не было видно, кроме неба и воды, но воды, поросшей растительностью, уносящей огромные стволы и массы хворосту, такой воды, где иногда показывались целые стада гиппопотамов, семьи единорогов, особенно часто крокодилов. Крокодилы изобиловали. Издали их, недвижно лежащих на поверхности, можно было принять за лесные пни, покрытые мохом. Они казались сделанными из металла, негибкие, сутуловатые, неуклюжие. Затем, приблизившись, можно было различить их твердое укороченное туловище с огромным чешуйчатым хвостом.
Тем не менее, увидав судно, их желтые глазки начинали быстро двигаться под выпуклыми дугами бровей. Их острые челюсти от времени до времени открывались, скаля зубы, как бы в зевоте, и можно было видеть двойной ряд зубов в форме пилы.
Подвижные и упорные, эти ужасные животные лавировали вокруг лодки, далеко сопровождая ее.
Иногда они осмеливались так близко подходить к лодке, что рассерженный Беран пускал в них две или три пули.
Но задетый крокодил погружался и вновь показывался вдали, с тем же тупым и свирепым выражением безучастных и жестоких глаз.
Иногда случалось, что кожа, хотя и крепкая, как кираса, оказывалась пробитой пулей Берана. Тогда животное останавливалось, а вода вокруг окрашивалась кровью.
Затем, как бы охваченный злобой, крокодил начинал быстро плавать около лодки, и его челюсти щелкали грозно, с резким пугающим шумом, действующим на нервы.
Чтоб отделаться от их преследования, необходимо было всадить ему вторую пулю, и, если она попадала в один из чувствительных органов, чудовище могло быть убито.
Но другие, не менее упрямые, продолжали преследовать лодку, ожидая, без сомнения, что хоть один человек из двух упадет в тинистую воду, откуда ему уже не выбраться. Тогда он стал бы их добычей. Поистине, эта илистая вода была противна на вид. Беран понимал ту страшную опасность, которую она представляла: в случае крушения, выбраться из гнилостного ила невозможно. Неужели таким образом погибли остальные члены экспедиции? Быть может, легкие лодки, захваченные ураганом, были опрокинуты и оба ученых, француз и бельгиец, вместе с неграми, их сопровождавшими, были
Это было вполне возможно. Беран рассматривал со вниманием эту густую черноватую воду.
Он представлял себе под этой ровной серо-зеленой гладью миллионы перепутанных корней, коварных лиан, которые сжимают и связывают члены, представлял себе ту зловонную грязь, которая липнет к ногам, как жидкое тесто.
Там, под водой, живут тысячи подводных растений, враждебных и угрюмых.
Тут была водяная чечевица, размерами и цветом совершенно непохожая на нашу, были гигантские злаки, вскормленные этой плодородной землей, полной перегноя, росшие здесь в самых благоприятных для них условиях — среди теплой болотистой сырости.
Здесь были тростники с копьеобразными листьями, острыми, как бритва, их прямой цветоносный стержень выступал над поверхностью воды и увенчивался рыжим султаном. Было множество кустарников, колючих и отвратительных, которые разрастались здесь в деревья и перепутывались своей густой листвой…
Проход через эту громоздящуюся растительность был очень утомителен и труден.
Плыть можно было вдоль протоков, которые образовывались здесь. Иногда эти проходы, более или менее узкие, между двух зеленых оград, были возможны для плавания, но переходы эти вились змееобразно, часто круто поворачивали или внезапно суживались, а иногда выходили в просветы, похожие на лесные прогалины.
Местами, наоборот, лодка выходила неожиданно как бы на громадную водную гладь, но так сильно заросшую, что она казалась сплошным зеленым ковром. Движение тогда сильно задерживалось. Гладкое дно лодки все же скользило по этой ровной поверхности, но спереди скоплялись травы, получалась пробка, и движение останавливалось.
Казалось, что все эти стебли хотели приковать лодку, принудить остаться тут, втянуть в таинственную глубину этой чернеющей, зловещей пропасти.
Нужно было, чтобы Мадемба багром снимал эту прицепившуюся спереди массу, обрезал тонкие волокна, отбрасывал груды травы и проделывал, наконец, в ней нечто вроде канала.
А дальше вдруг вырастала сплошная лиственная изгородь.
И так далеко, как только мог видеть глаз, нельзя было ничего различить, кроме этой зеленой массы, которая как бы загораживала лодке путь вперед.
Приходилось останавливаться.
Беран исследовал препятствие.
Если преграда не была слишком плотна и состояла из гибких кустарников, пытались обрубать топором сучья и проделывать таким образом проход.
Но если заросль оказывалась слишком широкой, если ее составляли колючие и толстые породы, лодка объезжала ее, отыскивая нечто вроде брода через эти кустарники.
Множество птиц населяло эти заросли. При приближении лодки они взлетали с своих становищ и кружились вверху, оглашая воздух испуганными и гневными криками. Но они не улетали прочь. Многие возвращались скоро, усаживались на ветки и спокойно рассматривали людей, видимо, заинтересованные.
Едва ли можно сомневаться, что они никогда не видали человеческих созданий. Среди этого разнообразия птиц были попугаи разных величин и окраски.
Когда Леон Беран выстрелил в этих птиц, выстрел смутил ближайших, и они выразили свое волнение сильным писком, тогда как в хлопанье крыльев чувствовалось колебание, как будто бы они спрашивали себя, нужно ли было улетать?