В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Том 2
Шрифт:
И надо такому случиться, что именно Катя мне сообщила первая, когда мы уже на чемоданах собирались в аэропорт, что у Тани произошёл выкидыш.
– Мама сказала мне сегодня. Там нехорошо как-то. Ты бы приехал, Платон? – сказала Катя.
А из прихожей уже поторапливала Вика:
– Платончик, с кем ты там болтаешь? Скорее… уже опаздываем, впритык времени. Два часа до самолёта… Уже регистрация, а мы из города даже не выехали…
– Да-да… спасибо, что сказали… – проблеял я.
– Ты не можешь говорить? – догадалась Катя. – Не говори. Приезжай.
Я положил трубку. Потому что Вика подошла ко мне с гневным лицом,
– Идём уже?
– Да-да…
– Что там у тебя? – спросила Вика, недовольно хмурясь.
– Таня заболела, – сказал я.
Вика посмотрела на себя в зеркало снова, поправляя волосы, которые и так зализаны идеально.
– Ну и что? Ты врач, что ли? Позвонишь потом и спросишь, как дела. Или она умирает?
– Да нет…
– Ну и всё тогда, всё, Платончик, полетели! – Вика подхватила меня под руку.
Из Домбая позвонить невозможно, так что позвонил я маме только когда вернулся в Москву. И надеялся, набирая номер, что ответит сама Танюшка, потому что прошла почти неделя с того дня, как звонила Катя. Но мне вообще никто не ответил. Кате позвонить я не мог себе позволить. А всё это уже начало меня пугать. И я позвонил Валере Лётчику. Да. Я помнил его номер ещё со школьных времён, когда редко, но всё же звонил ему. И вот теперь… если он всё время крутился там возле Тани, как говорила мама, может быть, он знает что-нибудь.
– Платон? – Лётчик удивился только в первое мгновение. – Ты… из-за Тани?..
Мне стало нехорошо, неужели, действительно произошло что-то нехорошее, по-настоящему.
– Что с Таней, Валер? – едва в силах вдыхать слова, проговорил я. Неужели, пока я дышал кристальным воздухом Кавказа и катался на лыжах пил глинтвейн и кофе, Таня…
– Ничего хорошего, – скрипя каким-то особенно высоким сегодня, прямо бабьим голосом, сказал Лётчик. – Она… Понимаешь… она пыталась отравиться. И её… ну ты понимаешь… Это обычно так делается. Ну… если кто-то решается на такое… Я не знаю, что и… почему это произошло…тот-то маньяк, который… ну… понял, нет?
Он подождал с мгновение, чтобы я догадался, о ком он говорит.
– Да понял-понял… – пробормотал я, любое упоминание Бадмаева доводит меня до белого каления.
– Так он сбежал и она… со страху ли… Или с горя, что ребёнка потеряла… А может… тут ещё один парень её к ней в больницу приходил… Может, он сказал ей что-то… Не знаю, твоя мама не знает… не знает никто, но Таня… три пачки таблеток выпила, Платон… И так едва откачали после выкидыша, а она… Твоя мама даже… у отца.
Лётчик не лез с советами, не говорил, что мне делать и как чувствовать себя сейчас. Но мне казалось, что я виноват, что с Танюшкой такие несчастья одно за другим. Я виноват. Виноват, я хотел, чтобы… я даже сам подстроил всё. Тогда не удалось. Зато теперь… что это теперь? Как это мне понять?
Мама… мама, почему Танюшка с тобой оказалась беременной, а теперь… мама…
И сама у отца… и так, что даже Лётчик знает об этом… Он знает потому, что говорил с мамой, как я не догадался сразу, в его словах мамины. Сам Лётчик, если бы рассказывал от себя, говорил бы иначе.
Я положил трубку. Господи, как страшно. Всё страшно… Вот только чтобы Таня впала в такое отчаяние, что попыталась отравиться, я не верю. Не Таня. Кто угодно и в любых обстоятельствах, но не Таня. Она даже младенцем была стойким. И даже тогда со швом на груди весело хохотала над бабушкиными «ладушками» и «по кочкам», прямо заливалась весёлым смехом. Синела и слабела от него, но веселиться не переставала.
И чтобы она теперь… когда её сделали беременной, может быть, и изнасиловали, как думала мама, я рвал и метал, злился и обезумел, а она не пала духом, даже картины её, я видел, не утратили солнечных красок. И чтобы она слов какого-то мальчишки испугалась? Или Бадмаева ей бояться? Что мог, он уже сделал… Нет, это ошибка, это ужасная ошибка с этим дурацким отравлением. Что-то не так в этой истории. Я могу поверить, что столичный ловелас соблазнил неопытную девочку, это, как говорится, в рамках обычной жизни, для семьи и для самой Тани, конечно, катастрофа, но история самая банальная, как говориться, не надо было уши развешивать. Но поверить в то, что Таня после выкидыша или какого-то там разговора могла вдруг взять и отравиться?! Да не поверю ни за то!
Не говоря ни слова Вике, я собрался за пять минут и уехал. Уже на следующий день я говорил с родителями дома у отца, после того как побывал в областной психиатрической больнице и меня не пустили дальше порога, сказав, что моя сестра на обследовании и пока ей все посещения запрещены.
– Вы не понимаете, если у человека депрессия, то даже встреча с родными может усугубить положение.
– Никакой депрессии у моей сестры нет! И быть не может! – горячился я, не в силах сдерживаться в противовес спокойному психиатрскому подходу.
– Вы не можете знать. Психика подростков очень лабильна. Можно не замечать органического заболевания, даже находясь рядом, а вас не было рядом уже несколько лет.
Крыть, как говориться, было нечем, и я отправился в Кировск.
И вот я у отца в его холостяцкой берлоге, которая была весьма уютной, и здесь всегда присутствовали женские руки, а теперь и мама, и я подумал вдруг, не была ли мама одной из тех женщин, что всегда при отце? Тайно, так, что не знал не только я, но для них самих это был какой-то чуть ли не подпольный роман. Вот что они, спрашивается, чудят? Или жить как обычные супруги им невмоготу, а только вот так – тайно встречаться, чтобы будоражить остывающие сердца? Или для мамы, как для писателя, жизнь нормальной семьи представляется удушающей рутиной? Тогда не стоило и заводить эту самую семью…
Примерно это я и сказал родителям, наконец, застав их вместе дома у отца, после того, как несколько часов безрезультатно прождал маму дома. Но маму я не дождался. А вот в комнате у Тани все эти часы и пробыл. И что вы думаете? Множество, сотни рисунков, несколько эскизов в масле, сотни акварелей – золотые, туманные, солнечные, в инее, в дожде, первом тающем снеге осенние пейзажи, вид с Таниной веранды в любую погоду, усадьбы, которую знают все, только зачем она туда ходит одна? Но тут я понял, что не одна: в другой стороне, а также на столе всюду, но прикрытые сверху пейзажами и портретами дворовых кошек, были портреты Лётчика. Тут был и Книжник, я отлично его помню, в разном, кстати, возрасте, совсем ещё пацанчик с рыжеватыми вихрами, и уже теперешний, длинноволосый юноша, такие причёски, думаю, в школе позволили ради него, сынка директора комбината, и Танина подруга, кажется, Кира. И наши с мамой портреты, и Катины, и Ванюшкины тоже во множестве, и портреты отца. Но больше всех, больше всех вместе взятых – портреты Лётчика, Валеры Вьюгина. Вот так…