В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Том 2
Шрифт:
И вот, теперь… теперь ничему этому не бывать. И меняться не придётся. Вот от этой мысли, от этой потери и жалости к моему мальчику, которого я так и не увидела, я заплакала снова. И так, что завыла в голос, вокруг никого не было, и я могла себе это позволить. Но от этого начала опять пухнуть голова и путаться и застывать мысли. Поэтому я снова стала командовать себе, как в детстве: «Дыши! Не плачь, дыши!»…
К тому же я слышала, как говорили маме, что детей вообще может больше не быть. Я не могла ни осознать до конца, ни как-то понять этого до сих пор. В гинекологии я была так слаба, и в голове всё время был туман от этой слабости. Теперь туман развеялся. Почему?
Боже мой…
Я опять запрокинула голову, заставляя себя ровно, спокойно и глубоко дышать, не позволяя сбиваться и сбивать сердце с правильного хода. Я даже заставила себя заснуть, вспоминая, как мы с Валерой гуляли в усадьбу, какие мы обнаружили там замечательные комнаты, промерзшие и холодные, но пронизанные светом. Снега не было внутри, потому что почти все стёкла были целы, только иней выступал на стенах, и Валера даже сказал, что если растопить камины и печи, а дымоходы там просто перекрыты заслонками, но не заложены, то будет и тепло… Мне снова захотелось там жить. И, думая об этом, я заснула…
Наутро свет солнца сквозь довольно плотные облака проникал очень слабо, но это обычное наше зимнее северное утро, сизое, но радостное, потому что ночь тут у нас зимой так длинна, что кажется, не доживёшь до рассвета. Я открыла глаза, потому что меня трясли за плечо:
– Таня! Таня! Просыпайся. Слышишь меня?.. Зоя Михална, проснулась.
Я разлепила веки и увидела сначала просто свет, но силуэты быстро сконцентрировались и собрались в двоих человек: большущую тётку с желтыми от гидроперита дикими кудрями, впрочем, ей пора снова краситься, корни жуткие, изжелта-чёрные… И вторая, маленькая и какая-то жёлтая, с очень спокойным лицом, почти неподвижным взглядом небольших серых глаз, у этой, в отличие от первой, наверное, «очень модной», аккуратная причёска «бабетта», волосок к волоску начёсиком. Эта самая Зоя Михална внимательно смотрела на меня, но когда я, наконец, смогла сконцентрировать свои глаза на её, она немного приподняла свой взгляд куда-то вверх, будто мне на лоб.
– Таня, как ты себя чувствуешь? Танюша? – спросила она удивительно низким для её дробненькой фигурки голосом с хрипотцой, впрочем, она курит, я чувствую сильный запах табака, пропитавший её, потому и хрипит.
– Хорошо, – сказала я, чувствуя, что я уже не привязана к кровати. – А где я?
Я решила не показывать, что я понимаю, где я, тем более что тут со мной было уже… Я хотела сначала понять, что они думают, обо мне и что ещё мне готовят.
– Ты в больнице, тебе было очень плохо, но теперь всё будет хорошо. Ты помнишь, почему было плохо?
– Нет, – сказала я, и в этом не было ни капли притворства.
– Ничего. Мы поговорим об этом. Ты готова поговорить, Танечка?
– Да. Конечно.
– Очень хорошо. Сейчас будет завтрак, тебе обязательно надо есть, а потом тебя проводят ко мне, и мы побеседуем. Хорошо?
Она обернулась к тётке-громиле и сказала:
– Елена Евгеньевна, у неё дополнительное питание, не забудьте предупредить Анну Иванну.
– Конечно-конечно, Зоя Михална, не беспокойтесь, – кивнула громила, а я подумала, ну как у неё может быть такое красивое и интеллигентное имя-отчество? Её должны были какой-нибудь Громилой Косматовной назвать.
С этими словами доктор поднялась и направилась из палаты, но на пороге обернулась:
– Постельное поменяйте ей, помойте и новое бельё дайте. Но сначала покормить.
Она ушла, а громила Евгеньевна по-хозяйски отбросила одеяло.
– Пфуй! Ну, вставай, давай, мыться пойдём! В столовой все от смрада сдохнут, если сразу пойдёшь. Давай-давай, живее!
Оттого, что я лежала много дней, у меня потемнело в глазах, едва я села. Качнувшись, я задержалась на кровати. Н-да, смердит от меня изрядно, потом и не только моим, семенем и грязью, кровью даже и просто телом. Слишком…
– Не прикидывайся, принцессу дома станешь строить, тут не дворец. Давай, накидывай халат, а то кости по дороге растеряешь, скелетина.
Вытертый байковый халат жуткого какашечного цвета был мне сильно велик, но я уютно завернулась в него. Почти как в одеяло. Громила Евгеньевна взяла меня за руку повыше локтя и потянула за собой к двери, а я ещё не попала в какие-то стоптанные тапки босыми ногами. Пол, покрытый линолеумом очень холодный, будто там под линолеумом лёд. Или могилы… на лодыжках у меня синяки и ссадины, как и на запястьях, хоть ремни и мягкие, но кожу мне сильно повредили, и суставы болят, как будто их выворачивали…
Мы на первом этаже. Возможно здание вообще одноэтажное, не чувствуется, что над нами кто-то ходит. В коридоре чего-то ожидая, рядком сидели люди, при виде которых мне стало совсем нехорошо, они были одинаково ужасны, лохматые, очень бледные, кто-то обрит, все женщины, все разного возраста и с такими лицами, каких мне не забыть никогда, мне казалось, это существа не из нашего мира. Вот Евгеньевна из нашего, ужасная, но как все, а эти нет, эти как дыры, в которые уходит свет. От них не исходит ничего, даже любопытства, хотя, кажется, я впервые перед ними, неужели не интересно просто рассмотреть нового человека? От вида этих женщин и, особенно от ощущения их отсутствия, и какого-то даже вампиризма, словно через них из меня вытекают силы, мне стало совсем не по себе, тут у меня, похоже, союзников нет…
Я отвернулась. С этой минуты я всегда сразу чувствовала и не терпела умалишённых. Когда мы дошли до душевых, я увидела здесь кроме синеватого кое-где выщербленного кафеля на стенах, душа без рассекателей, текущего толстой струёй, ещё и зеркало, но пройдя мимо, не сразу узнала себя, я даже дёрнулась, подумав, что там мелькнуло какое-то привидение: белое с громадными чёрными глазами и громадным ртом, всклокоченными белыми волосами. Чего они такие белые? Я блондинка, конечно, но у меня был светло-русый цвет, а не такой… лунный… И худоба… Господи, я похожа на узницу концлагеря, все кости на мне видны…
– Что, долго любоваться-то будешь, страшилище? На-ка мыло и давай, под душ, быстрее! – Евгеньевна не церемонилась. И прибавила веско, и не приглушая голоса, полагая, что мне безразлично, если я среди здешних пациентов? – И кто обрюхатить тебя мог? Кто пьяный залез, если только, оспади…
Вода была едва тёплая, я замерзла, но мылась усердно и измылила весь кусок, вначале много раз намыливала волосы, потом этой пеной всю себя много-много раз, смывая всё, чего я не помню и не стану вспоминать, хватит мне той июльской ночи для кошмарных снов…