В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 1. Успех
Шрифт:
Но не было не только лица, ничего уже не было, не было меня самого. Я не мог думать, я ничего не чувствовал, я как автомат лёг в постель, проспал до следующего утра, встал, потому что позвонила мать Альбины и позвала меня прийти.
– Альбиночка проснулась, зайдите, Валера?
Я и «зашёл», а что мне оставалось делать, если я не мог ничего больше иного, кроме как исполнять то, что говорили. Я пришёл, они что-то клокотали надо мной, то, как голуби, то, как галки. В конце концов, через некоторое время оказалось, что мы в ЗАГСе, а на Альбине ужасное платье из дешёвого тюля,
А через три недели прямо перед первым сентября, у Альбины всё же случился выкидыш, и она, пролежав несколько дней в нашей гинекологии, вышла, и взялась упрекать меня в том, что это я довёл её до этого. Ни разу больше она не упомянула имени Тани, то ли чувствуя, что я способен убить, если она снова заговорит о ней, то ли потому что боялась, что я тут же сорвусь и брошусь в Ленинград искать Таню, и найду, и никто меня тогда не остановит, ни Альбина, ни мама, ни Книжник, ни сама Таня…
Меня зашили в мешок с камнями и опустили его на дно мутной реки, мог я вырваться? Мог, если бы только рука одного человека тронула этот мешок. Одного, единственного на всей земле человека. Я вырвался бы из него…
А пока… я был как под наркозом. Я не мог больше не только спать с Альбиной, которая теперь хотела этого, как ни странно, но и смотреть на неё. Я всё время думал, как я могу быть ещё живым? Прошло лето, осень, замела и задождила зима, то схватывая морозами, то распуская снежную кашу под ногами. Я выпивал каждый день, хотя бы немного, только так я мог заснуть, потому что иначе я не мог слышать дыхание Альбины рядом, ни её движений под соседним одеялом. Мне не хотелось убить её, мне хотелось, чтобы её никогда не было на свете. И меня…
И вот сегодня, в предпоследний день года, который столько мне дал и столько отнял, Альбина потащила меня куда-то к своей знакомой «узистке», и та сообщила нам радостно, что у Альбины беременность семь недель. Мне стало совсем плохо. Ещё хуже, чем было, хотя, кажется, хуже быть не могло, но стало. Во-первых: потому что я не мог вспомнить, когда это я спал с Альбиной, а во-вторых: потому что теперь мне стало казаться, что в моём мешке мне на шею набросили петлю и стали затягивать…
Вот сейчас, я вышел из кабинета УЗИ, и меня затошнило, и сердце вот-вот должно было остановиться. Нет-нет… не только это… что-то ещё произошло, что-то страшное…
– Ну что ты, счастливый папаша? – радостно спросила «узистка» скаля серые зубы.
А Альбина, удивительно подурневшая вдруг, обняла меня, со словами.
– Мы, видите ли, выкидыш летом пережили, а теперь такая радость… а, Валерун? Ну что, отпустило?
Я посмотрел на неё.
– Что?
– Едем домой? – немного бледнея, проговорила Альбина, может, поняла, наконец, что меня надо оставить в покое?!.. хотя бы не говорить со мной, хотя бы не пытаться заглядывать мне в лицо? Не лезть мне в глаза своими глазами, похожими
…Я внезапно очнулась, будто пришла в себя после операции. Валера… он рядом, он только что… только что… я повернула голову. Нет, это не он… но… он удивительно похож на него. Только старше и… иной, но будто Валера в ином измерении… вот что. Удивительно, что я не заметила этого сразу, ещё летом, до чего они похожи…
Вальдауф протянул руку и погладил моё лицо.
– Таня… ты… воплощённая красота. Я никогда не видел такой красоты…
– Вы влюблены, Валерий Карлович, вот вам и мерещится это, – прошептала я.
Мы так и лежали на его ужасном диване, и сейчас я начинала чувствовать, как оцарапалась моя спина и задница о его жёсткую, в трещинках обивку. Но он продолжил легко скользить ладонью по моему лицу и шее к груди, глядя на меня светящимися большими глазами, и улыбаясь так, словно он не заматеревший и забронзовевший профессор, заслуженный и прочее, а очень юный и неуверенный человек. И глаз таких я у него прежде не замечала.
– Не-ет… – выдохнул он, улыбаясь. – Я художник, более того, живописец, я видел много красоты… вся моя жизнь состоит из красоты, но ты… Таня…
Он приподнялся, снова, целуя, зрачки его стали шире, и я увидела своё лицо в них, когда он наклонился ко мне…
И вдруг в дверь стукнули и тут же вошли, вернее, заглянули и тут же, охнув, закрыли. Я засмеялась, он подхватил. Пришлось подниматься. Вальдауф запер дверь, и можно было спокойно одеться.
– Ты можешь больше никогда не надевать это платье? – сказал он, улыбаясь и приводя в себя в порядок, глядя при этом на меня.
– Ужасное? – усмехнулась я.
– Не то слово. Знать, что твоя талия меньше, чем объём моих ладоней и видеть на тебе этот толстый картофельный мешок… это преступление.
Надо же, как им моё любимое платье не по нраву, даже Марк выговаривал в буфете, говоря, что он, как человек с утончённым вкусом не должен мучится, глядя на «это».
– Мне надо как-то незаметно исчезнуть, да, Валерий Карлович? Я сейчас…
– Ты и теперь будешь звать меня на «вы»?
Я пожала плечами:
– То, что я теперь знаю, какое у вас лицо, когда вы занимаетесь любовью, не меняет того, что вы мой профессор…
– Это конечно… – улыбнулся он. – Но… исчезать не надо. Мы поедем ко мне.
Я села на диван, чтобы подтянуть ботфорты и посмотрела на него едва ли не виновато.
– Валерий Карлович… я к восьми должна быть в центре.
– Что, Дом моделей?
– Да.
Он кивнул, продолжая улыбаться:
– С одним условием: ты возьмёшь меня с собой. Я тоже хочу посмотреть на это действо. Заслуженного художника СССР, наверное, пустят?
Я улыбнулась.
– Пустят… со мной.
…Заниматься с ней любовью оказалось необыкновенно. Вот как казалась она мне необыкновенной, так и получилось. Вероятно, она права, и я, правда, влюблён, наверное, поэтому так остры мои ощущения, и желание во мне только растёт. И поэтому мне стало так радостно.