В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3, часть 1
Шрифт:
Поэтому для начала я ушёл из дома. Помогло то, что бабушкина квартира была давно оформлена на меня ещё ею, как дарственная, бабушка унаследовала её за своими родителями и дедом, героем Невского пятачка, умершим задолго до моего рождения, когда моей маме было только девять лет, я в ней бы прописан, как и мама, они с отцом были всегда очень практичными, а после мы приватизировали эту квартиру. Так что я был состоятелен в этом смысле.
И тут я стал вести жизнь, какую подростки вели вокруг меня, как большинство моих одноклассников, узнал, что такое алкоголь, кое-какие наркотики, которые называются, почему-то «лёгкими», но от всего этого меня только мутило, ужасно болела голова, так что я хоть и был очень здоровым человеком, но к различным ядам неустойчивым. Я узнал и секс со случайными девчонками и со своими бывшими одноклассницами, которые, оказывается, давно имели на меня виды. Это оказалось очень приятно, довольно весело, но только вначале, а потом хотелось поскорее выпроводить подружку восвояси и остаться спать одному.
Так прошёл целый год, когда я не учился, работал в Макдональдсе и то со скуки, чтобы знакомиться с девчонками и не брать денег у родителей, на минимальные нужды мне хватало, потому что я мог себе позволить работать не как другие, только в выходные или после учёбы, а целыми днями. Едва до менеджера не дослужился. Но к весне беспутство я почти оставил, готовясь к новому поступлению в Лётный.
Вот тут ко мне и пришёл отец. Он у меня высокий, бесцветный, настоящий большой чиновник, умеющий ловить нужные взгляды и длинноносый, чтобы не упустить новые веяния, я получился более «окрашенный», у меня тёмные волосы и тёмные глаза, а нос слишком курносый, чтобы правильно ловить ветры перемен, я им просто дышал.
Он обернулся по сторонам, оглядывая бывшую тёщину квартиру и хмыкнул, отдавая мне пальто.
– А я думал тут бедлам.
– Бедлам и есть, – я пожал плечами, потому что безобразия не было конкретно сейчас, но в целом – настоящий бедлам, со спящими тут и там людьми, полуодетыми и доступными в любое время суток девками, горами бутылок и упаковок от колбасы, салатов и прочей почти неперевариваемой дряни из супермаркета и моего Макдональдса. А сейчас – да, я убрался, и компаний не собирал, за что на меня стали обижаться все вчерашние «друзья».
Отец посмотрел на меня, не оценив моей самоиронии, и прошёл в гостиную.
– Ну вот что, мой мальчик, Роман Романыч, – да-да, почему-то мои дорогие родители не нашли для меня иного имени, кроме как скопировать отцовское.
Не подумайте, никакой семейной традиции в этом не было, мой отец был Роман Николаевич, а дедушек и прадедушек звали тоже разными русскими именами, почему я стал Романом в квадрате мне неясно, а теперь казалось, что мама с папой сделали так просто для удобства, чтобы не вспоминать, а какое же там у нас имя у сыночка… возможно, сейчас во мне говорила обида. Мне было обидно даже то, как отец вошёл и как сидел, что не смотрел мне в лицо, точно я его мелкий подчинённый, которого он вышвырнул бы, но он ему для чего-то нужен и поэтому он вынужден с ним говорить напрямую.
– Так, сын, дурость пора бросить, не хочешь на юридический, хотя это так глупо, что и не передать, иди на экономический, но никаких иных путей у тебя нет, – сказал он, подняв брови, но опустив веки, наверное, смотреть на меня ему противно.
– Нет, пап, я пойду туда, куда я сам хочу.
– Ничего не выйдет, никто не примет тебя, не трать время.
– Тогда я уеду и поступлю в другом городе. Я хочу летать и буду.
Отец опустил покрасневшее от злости лицо, качая головой, похоже, едва сдерживался.
– Не понимаю…. Вот не понимаю, в кого ты такой олух, такой дурак, Роман! Ну бабки с дедами почили в бозе давно, их идеалы мертвы и забыты, смешно теперь пытаться равняться на них! Смешно подражать!
– Да я и не думал, – удивился я.
– У тебя блестящее будущее, а ты хочешь превратить себя в какого-то, я даже не пойму… летуна?! Да кто они, эти твои лётчики?! Хспа-ди!.. Даже космонавты?! Они же выполняют то, что говорим им мы. Вот прикажем лететь бомбить, полетят, прикажем леса тушить, тоже. А прикажем умирать, и это станут делать! Куда тебя несёт, ты не из этих, ты должен править вместе с нами, а не исполнять, дурень!
– Вот я и правлю, пап, своей судьбой сам.
Отец закатил глаза, поднимаясь.
– Как ты глуп!
– Ну что поделать, не всем быть умными, – легко согласился я.
– Ну что ж… Тогда в армию пойдёшь, может, наберёшься уму-разуму, опомнишься, – и посмотрел на меня.
Отец, видимо, рассчитывал напугать меня, но получился противоположный эффект: я расхохотался, это совсем меня не пугало: после армии я получу дополнительные и даже очень серьёзные льготы для поступления.
– Ну и отлично! – сказал я.
– Ты думаешь, я шучу?! – рассердился отец, теперь бледнея.
И я ответил, как всегда без вранья:
– Пап, четно говоря, мне плевать.
– Ах, плевать?! Ну посмотрим! – и он ушёл, хлопнув дверью, предоставив мне вытирать паркет от мокрых следов его башмаков, пока до машины шёл успел в снег вступить?..
Мне было почти девятнадцать, и я получил повестку в военкомат через неделю. Скрываться я и не думал, отчасти, потому что меня и правда это не страшило, отчасти потому что хотелось доказать родителям, что они неправы, что должны услышать меня, должны заметить, что я говорю, что я не согласен и почему, а не пытаться использовать в своих интересах, будто я сам по себе вообще ничего не значу. Если бы мне объяснили разумно и весомо свои аргументы, выслушали мои и смогли бы убедить меня в том, что их доводы весят больше моих, возможно, я и склонился бы на их сторону. Но со мной не посчитали нужным даже говорить, просто продиктовали условия и всё. Это мне казалось нечестным, неуважительным, а значит, недопустимым, я сделал для себя вывод, что меня не только не уважают, не считаются, но и вообще не видят во мне хотя бы человека с минимальными правами. Мои родители любили меня, прошу понять. Но мы и кошек и собак своих любим, однако, никто же всерьёз не озадачивается их правами…
А мне хотелось, чтобы меня считали равным. Поэтому я спокойно отправился в военкомат. Прошёл медкомиссию, о старой травме я не сказал ни слова, да и не беспокоила она меня уже больше двух лет, а потому мне выдали призывное и обязательство явиться на сборный пункт третьего мая 1999 года. Я и явился, отпраздновав накануне с друзьями отходную. Выпили изрядно, но похмелья не было, потому что я научился правильно дозировать свои возлияния к очередным шуткам моих приятелей.
В военкомат меня провожали всё те же мои друзья и девочки, родители так и не пришли, будто подчёркивая отторжение, которым решили наказать меня. Это уже не было даже обидно, мне показалось, что я взрослый, а они дети, потому что я непременно пошёл бы им навстречу, если бы только они хотели. Но пока им этого не хотелось… если учесть, что родители для меня были до сих пор самыми близкими людьми, это как-то ослабило, оголило меня, захотелось совершить что-то, что, наконец, обратит их внимание на меня, но я пока не мог придумать, что. Пока военком, просматривая моё дело, не взглянул на меня с вопросом в глазах.
– Так ты из мажоров, что ли, сынок? – он усмехнулся. – Куда, в Кремлёвскую роту тебя отправить? Или на флот, шутки ради?
– Нет, отправьте меня в Чечню, – сказал я, мне казалось, что я даже должен туда проситься, война всё-таки, а если я в солдаты, то, как могу быть в стороне?
Он выпрямился, посмотрел на меня.
– Ты знаешь… с этим не играй, вот что, – сказал он. – Для начала: новобранцев сейчас в Чечню не берут, туда по контракту идут парни, взрослые. И потом, даже если… куда я тебя, двухметрового? Ни в танк, ни в БТР тебя не затолкать, ходячая мишень…