В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3, часть 1
Шрифт:
– Господи, надо было уйти, пока ты дрых…
– Да, Танечка, упустила ты возможность улизнуть, теперь я буду бдить, – и я улыбнулся очень довольный, что она и правда не сообразила уйти раньше, пока я спал.
– Бдеть, а не бдить, грамотей, – пробормотала она и пошла в прихожую одеваться.
– Учти, пожалеешь сто раз, – сказала Таня, одеваясь. – Лентяев и захребетников я не терплю, придётся работать так, как ты, очевидно, не привык, белоручка.
– Чего это я белоручка?! – проговорил я.
– Да белоручка, не пытайся, вон, руки какие, музыкой не занимался, нет, но английским каким-нибудь и спортом, плаванием и баскетболом, – уверенно сказала Таня.
– Как ты догадалась?! – изумился я.
– Ну ты же в костюме Адама передо мной бегал. Имеющий глаза… Мускулатура, РОман, развивается по своим законам, особенно, если её развивать. Ты – развивал.
Она взяла сумку, я потянул её за ремень.
– Давай, я понесу.
Она посмотрела на меня, но позволила.
– Ну неси… Хоть какая-то от тебя польза.
Мы сели в поезд на вокзале и через сутки вышли на станции под названием Озерское. А со станции ехали ещё долго на каком-то старинном автобусе до посёлка с названием странным и будто заграничным: Шьотярв.
Когда мы вышли из автобуса, вокруг высились сосны и синий от мороза воздух.
– Куда это мы приехали? – спросил я.
– Тебе не всё равно? – хмыкнула Таня. – В медвежий угол.
– Ты здесь бывала?
Она покачала головой.
– Идём.
– Куда?
– В горуправу, куда ещё. Ты что делать-то умеешь?
– Да… что… картошку чистить, – сказал я. – В Макдональдсе в Питере работал несколько месяцев, хотел в Лётный институт поступать.
– А чего не поступил?
– Родители решили отвадить, в армию послали. А я, как дурак, в переделку попал.
– Что? Дедовщина?
Я был рад, что она меня, наконец, слушает, не отвергает и принялся рассказывать, всё и рассказал пока мы не дошли мимо множества похожих небольших, но аккуратных деревянных домов, выглядывающих между высоких сосен и елей, каких-то симпатичных, хоть и старых, все с высокими крыльцами, коньками, будто старинные или правда были старинными. На некоторых были и ставни, ясное дело, белые ночи здесь. Мороз крепчал между тем…
– Так ты из-за девушки пострадал, значит? – усмехнулась Таня.
– Ну да.
– Скучаешь теперь?
– По Олечке? Да нет… глупо как-то, вот это и обидно. Если бы влюблён был, так не обидно было и пострадать, а так…
Таня покачала головой, посмотрев на меня.
– Эх ты… Стыдно так, нечистоплотно, без любви-то, нет?
– Это у вас, у девушек, всё с любовью, а у нас бывает и так.
– Ну вот за это и расплачиваешься, что «так»! – припечатала Таня.
– А ты, к примеру, не от любви ли бежишь?
– Я-то? – она засмеялась. – Что ты! Я вообще не знаю, что это такое. Ладно, пришли, солдат.
Мы стояли у крыльца с табличкой на стене: «Управление посёлка городского типа Шьотярв».
– Как это ты так быстро дорогу нашла?
– Ну, РОман, учись уже, взрослей, в лётчики хотел, так ориентируйся пока на местности. Улица называется Центральная, куда она может вести в таком посёлке? Управление и клуб, наверняка, вон он, как раз – она кивнула на небольшое здание сталинской, наверное, постройки, с колоннами, а перед ним запорошённый гипсовый Ленин. – Может, и музей тут у них есть, и церкви, вон одна, точно, гляди, купол чернеется, деревянный.
– Ясно, деревянный, леса да болота. Летом, небось, комары до костей съедают.
– Это само собой, потому и людей здесь так мало, всех пожрали. Небось, в жертву юношей отводят каждое лето.
– Шутишь всё, – засмеялся я.
– Какие уж тут шутки, – она похлопала меня по плечу. – Пошли, застыл совсем, заболеешь ещё после потрясений своих…
Мы поднялись по деревянному крыльцу, хорошо очищенному от снега, тут вообще хорошо чистили, хотя снега было ужасно много, по сторонам от дороги сугробы поднимались с мой рост, но тротуар, по которому мы шли, был очищен до твёрдого наката, а проезжая часть улицы до асфальта и жижи на ней не было. Мы вошли в сени, а после в довольно просторное помещение, где было тепло, пахло печкой и масляной краской, которой тут все было окрашено, и полы, и бревенчатые стены, и даже скамьи из широких досок в голубой и тёмно-коричневый цвета. Интересно, это всё они подкрашивают каждый год со времени постройки, лет сто не меньше, подумалось мне.
В управе встретились и люди, какие-то тётеньки, мужчин почти не было, здоровались с нами все без исключения, что было удивительно, причём приветливо.
Глава городского поселения Шьотярв Тетляшева Генриетта Марковна. А справа дверь с табличкой заместитель главы Годарева Мартина Веньяминовна.
– Карельские имена, что ли? – спросил я, невольно удивившись необычным сочетаниям.
Таня обернулась на меня:
– Вепсские. Это вепсский городок, есть ещё несколько сёл, а вообще их очень мало, и язык умирающий.
– Откуда ты знаешь?
– А мой отец вепс. Вот как раз однофамилец этой Генриетты.
– Так может, она твоя сестра?
– Может быть, – легко сказала Таня и постучала в дверь.
– Заходите, кто там такой вежливый! – ответили нам суховатым голосом, и мы вошли.
Генриетта Марковна оказалась внешности примечательной, с первого взгляда до ужаса некрасивая сушёная акула: короткие и жидкие серые волосы, убранные под гребень от лица, серое лицо, хотя черты правильные, только немного длинноватые, чересчур сухие, фигура не худая, даже тяжеловатая, сутулая спина, в сером пиджаке, сшитом, вероятно, местными умельцами лет пятнадцать назад. Генриетта Марковна была неопределённого возраста, ей могло быть и сорок и шестьдесят лет. Мне стало не по себе, обычно такие Генриетты злющие старые девы. Но она обернулась на нас от своих шкафов, откуда вытаскивала какую-то книгу и глаза у неё оказались удивительно синие, она улыбнулась и мгновенно преобразилась этой улыбкой.
– Здравствуйте, молодые люди, чем обязана? – в этот момент большие книги качнулись в неловких руках и полетели на дощатый пол с глухим стуком.
Таня, сойкнув, подскочила к ней, помочь.
– Ой-ой, вот я безрукая-то, как всегда… – смущаясь, проговорила Генриетта, принимая Танину помощь. – Спасибо-спасибо, девушка. А мужчины, как всегда в стороне, пока женщины работают.
Усмехнувшись, она взглянула на меня, а я скорее растерялся, чем не хотел помочь, похоже с детскими растерянностями и нерешительностью пора расставаться.