В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых
Шрифт:
– Вот сюда, Лётчик, – сказал я.
Он посмотрел на меня и сказал сухо:
– Когда я при исполнении, я – Валерий Палыч.
Я кивнул как школьник, как скажешь, Валерий Палыч.
Войдя в спальню, Лётчик нахмурился ещё больше, подойдя ближе к постели, становясь похожим на какую-то таксу на охоте, такой же напряжённый, длинноносый, сказал:
– Мне надо осмотреть больную, подождите за дверью.
Мы с Марком закивали, понимая, и закрыли дверь, выходя. Но примерно через полторы секунды услышали
– Иди к чёрту! Иди ты к чёрту… ты… трупорез!.. Марк! Платон!.. Платон! Уберите его!
Мы с Марком переглянулись и вбежали внутрь. Лётчик стоял в шаге от кровати, на которой сидела лохматая и бледная Таня, запахивая халат на груди, сводя полы, пряча голые колени. Она и правда очень исхудала с тех пор, как мы не виделись, глаза ввалились даже…
– Какого чёрта он здесь?! Я, кажется, ещё не сдохла…
Лётчик проговорил, потирая щёку и продолжая мрачно смотреть на неё:
– Платон, уйми свою сестру, тут… не пойму ещё, но похоже… Короче, я должен сердце прослушать, а она…
Тут вступил Марк, он подсел к Тане, взял за руку.
– Танюша, Валерий Палыч очень хороший доктор, позволь ему осмотреть тебя? Он очень грамотный…
– Да какой он доктор, покойницкий эксперт! – воскликнула Таня, отбирая у него руку. – И не смотри на меня так, фу! Слащавые взгляды… терпеть не могу розовые слюни! Ещё Танечкой назови!
Ну разошлась… ничего слащавого в Марке никогда не было, и сейчас он ласков и только. Он терпеливо произнёс.
– Танюша, покойники – это в прошлом. Теперь он доктор… Он в Чечне мне жизнь спас.
Таня вдруг осеклась, посмотрела на Марка, хмурясь немного похожая на пьяную.
– Что он сделал?
– Спас мне жизнь, правда-правда, дал свою кровь, притом сам чуть от этого не умер. Много дал, а у самого сделался сердечный припадок, – сказал Марк.
Я удивлённо посмотрел на Лётчика, тот только пожал плечами в ответ, будто говоря: «Правда, чё»… Что за причудливая вышивка у тебя здесь, Господи, столько крестиков и узелков…
– Что? Сердечный припадок? – сказала Таня. – Да нет у него никакого сердца!
Лётчик побелел от злости.
– Так, хватит, больная! Угомонитесь. У меня нет сердца, зато ваше, похоже, не в порядке.
– Да, не в порядке! – вскричала Таня, ещё больше запахивая халат, и я увидел у неё на запястьях зажившие и почти исчезнувшие уже желтые синяки, поперечные, как от верёвок или наручников… – Я родилась уродом с не таким сердцем, как у вас всех и что?! И не лезь! Вон пошёл!
Мы с Марком обернулись на него, Марк поднялся.
– Я думаю, у неё воспаление сердца, точнее, сердечных клапанов, – сказал Лётчик, посмотрев на нас. – Сколько длились роды? Знает кто-то?..
Он опять посмотрел на неё:
– Таня, сколько часов? Почему не сразу сделали кесарево? Должны были планово… оперированное сердце, какие могли быть спонтанные роды?!.. Коновалы…
– Пошёл к чёрту! – снова воскликнула Таня.
Я начал лихорадочно вспоминать.
– Лётчик… роды… Ну, я щас соображу… Я прилетел, Таня уже была в роддоме сколько-то… Ну, полтора суток точно, мы таскались в роддом, как на службу несколько раз, а всё не было новостей, – сказал я.
Лётчик кивнул, бледнея всё больше.
– Надо прослушать шумы в сердце. Я должен понять, насколько повреждены клапаны, чтобы сообщить в Москву. Конечно, эхо надо, но за неимением…
– Таня, ну ты что? – прошелестел Марк.
– Чем он слушать будет? У него даже слухалки нет, он не настоящий доктор! Не дамся я уши его дурацкие ко мне прижимать! Лишь бы полапать…
– Успокойся, что там лапать?! – разозлился Лётчик.
– Вот и нечего, и держи руки при себе!
– Таня… что с тобой? – растерянно произнёс Марк.
А Лётчик посмотрел на него.
– У неё высокая температура, вот и потеряла адекватность…
Я тогда взял инициативу:
– Так, мужики, выйдите на минуту, я скажу сестре пару слов.
Они посмотрели друг на друга, и вышли в гостиную, а я плотно закрыл двери и подошёл к постели. Таня виновато смотрела на меня, раскраснелась нездоровым румянцем, ну чисто чахоточная. Я сел на постель рядом с ней.
– Танюшка, – я обнял её. – У тебя… синяки, это… связывали тебя что ли?
Она выпрямилась, посмотрела на свои руки.
– Это? А… ну да… но это уж… – будто это было неважно, отмахнулась Таня.
– А что с Паласёловым?
Она посмотрела мне в глаза и провела пальцем себе по шее.
– Я… его убила, – она выглядела не просто больной, но и ненормальной.
– Что?..
– Я сказала Марку, и он застрелил его.
Я смотрел на неё несколько секунд. Так Марк не шутил и не бравировал, когда сказал, что убил Паласёлова. Я смотрел на неё и думал, до чего надо было дойти, до чего довести её, чтобы Таня, Таня! Сделала то, что сделала…
– Таня… Но тогда… Тань, ты что… ты дура? – я смотрел ей в глаза. – Ты не понимаешь, что делаешь сейчас? Ты не понимаешь, что своей истерикой глупой подставляешь Лётчика?
Она смотрела на меня, и глаза и правда ненормальные. Убийство, кровь, пьянит, я могу понять, я был на войне, я видел… Опять же Марк вернулся, и…
Надо привести её в чувства. И я заговорил, глядя ей в глаза, чтобы услышала меня:
– Это Марк испугался за тебя, и истрахался за ночь, туман в голове сейчас. Что, в общем, объяснимо: при его ритме сексуальной жизни, это как трезвенник ушёл в запой. Вот и не соображает, а так уже сложил бы дважды два… Ты хочешь, чтобы он понял, что такое Лётчик?