В Суоми
Шрифт:
Она спорила с той, с другой песней и заглушала ее. Коскинен молча покачивался в такт ритму, звучавшему в его душе. Сунила сосредоточенно и тихо носком отбивал такт. Олави шевелил губами, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запеть вслух.
Она звенела в их сердцах, неистребимая, объединяющая волю и надежду миллионов, — мелодия «Интернационала».
Она подымала и несла их, кружила сердца.
— Ни бог, ни царь и не герой… — шептал Инари.
Темная тень Коскинена качалась на потолке.
Они стояли и тихо-тихо, чуть слышно, пели великую песню освобождения трудящихся.
Родная и неповторимая, поднимающая души, заглушая голоса из господского дома, обещая победу, звучит эта песня в тесном бревенчатом срубе лесной баньки в Похьяла и раздвигает стены ее до пределов широкого мира.
А за окном по крепкому насту, сугробам и снеголомам запевает метель.
Тусклый огонек дрожит на лавке, качаются тени на стенах.
Ощущение нахлынувшего счастья, единства с тысячами таких же, как он, поющих эти слова, делает Лундстрема спокойнее и отгоняет непрошеные слезы.
Но — она кончается, эта песня, и, обтирая платком лицо, Коскинен говорит:
— Теперь о делах!
Все садятся на лавки и деловито, по очереди, начинают рассказывать о том, что оплата труда низка, едва хватает только на скромную еду, что выплата и этих денег задерживается; о том, что сюда приезжают вербовщики и, суля разные льготы, стараются набрать рекрутов для белых банд, орудующих в Карелии; о том, что, если бы было оружие, легко было бы выгнать отсюда всех лахтарей.
Коскинен прерывает говорящего:
— За скольких парней можешь ты поручиться? Кому ты сам можешь вручить оружие?
Сунила начинает медленно перечислять, Инари тоже называет имена. И Лундстрем замечает, как Олави волнуется, слушая Инари.
— Но у нас нет оружия! — говорит один из лесорубов. — Надо взять его у лесных объездчиков, в их бараке.
— Это шюцкоровский барак? — переспрашивает Олави.
— Да!
— У нас есть оружие! — говорит Коскинен. — У нас есть сейчас винтовки, и они здесь. Шюцкоровцы должны быть немедленно разоружены.
И Коскинен разворачивает перед товарищами свой план. Его слушают, затаив дыхание.
— Лундстрем, выйди и посмотри, нет ли вблизи подозрительных типов.
Лундстрем, выполняя приказ, нехотя выходит из бани.
Очертания деревьев, покрытых снегом, неопределенны и расплывчаты. Мороз перехватывает дыхание, снег кажется совсем черным. Далеко-далеко, совсем в другом мире, в другой, невозможной жизни, вздрагивают гаснущие стрелы северного сияния. Вокруг ни души. Лундстрем возвращается в баню. В насквозь прокуренной конуре обсуждают план Коскинена.
Кто же быстро обучит лесорубов владеть оружием? Сам Коскинен, Инари, который отлично обращается с оружием, Лундстрем и Олави — они за это время прекрасно изучили устройство винтовок. Инари говорит:
— У меня в бараке есть надежный солдат — Унха.
А затем начинается распределение мест, поручений, обязанностей. Коскинен внимательно прислушивается к каждому, даже случайно оброненному товарищами замечанию.
Лундстрем снова выходит проверить, все ли спокойно вокруг.
Еще совсем темно. Ветер улегся, и Лундстрем слышит, как кто-то громко дышит. Лундстрем кладет руку на рукоятку маузера и сразу же облегченно вздыхает. Это закутанная в шерстяной платок, держа в руках огромный горячий кофейник, обмотанный теплыми тряпками, идет стряпуха — хозяйка барака.
«Уже четыре часа. Надо будить, расталкивать спящих», — думает она. Но что это? Двери бани распахиваются, и густой гурьбой выходят из нее утомленные, но решительно настроенные лесорубы.
Стряпуха изумленно смотрит на них: здорово, значит, дорожат работой ребята, если сами проснулись до четырех часов. Да, ее кофейник очень кстати. И парни на ходу глотают дымящуюся бурду и расходятся в разные стороны.
Они идут выполнять намеченный на ночном совещании план.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Каллио просыпается от толчка в бок. Над ним стоит Инари.
— Что? Что? — испуганно протирая глаза, спрашивает Каллио. — Неужели проспал на работу?
— Еще не проспал… Тише! Настало время действовать. Не шуми! — настойчиво шепчет Инари.
Каллио понимает, что случилось что-то очень важное, и сразу встает.
Инари успел разбудить Унха и старого знакомого по финскому легиону. Они готовы.
— Выйдем во двор, — торопит Инари.
Он совсем не хочет, чтобы его слышали малознакомые возчики. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них дрался в восемнадцатом году в кулацких отрядах. Вот один возчик, правда, не опасный, тот, что все время ждет письма от жены о списанных недоимках, проснулся, приподнялся на локте и прислушивается.
— В баню в карты идете дуться? — с нескрываемой завистью спрашивает он Инари.
Но они уже прикрыли за собой дверь.
Рыжебородый возчик выдает Унха, Инари, Каллио по винтовке и по три обоймы на каждого. Себе оставляет столько же. Около саней стоят вновь прибывшие вооруженные лесорубы. Это Коскинен, Лундстрем, посланец Коскинена — лесоруб, который, даже опираясь на винтовку, не расстается с заткнутым за пояс топором, — и трое других. Каллио хорошо знал Сунила, и… и — неужели… неужели глаза не обманывают его?! — перед ним стоит живой Олави.
— Олави!
— Каллио!
Вот они стоят друг против друга и жмут руки, не доверяя своим глазам.
Черт дери, наконец-то они снова нашли друг друга! И когда!
Снег на вершинах сосен совсем розовый, от мороза стынут губы, а они стоят и смотрят в глаза друг другу.
— Олави!
— Каллио!
— Пора, — разлучает их спокойная команда Коскинена.
Лундстрем, Сунила и еще трое вооруженных лесорубов идут к господскому дому. Все на лыжах.
— Не забудь: общее собрание в восемь часов, у дома господ! — уже на ходу, оборачиваясь, напоминает Коскинен.