В Суоми
Шрифт:
«Зачем он спрашивает? Разве рабочий может выбирать?» — думает Унха Солдат; он чувствует револьвер в кармане, и это ощущение усиливает уверенность в победе. Он хочет крикнуть: «Мы уже выбрали!» — но слова не срываются с мерзнущих губ. Он слышит:
— …Капиталисты всех стран готовят общий поход против Советской России!.. Они разжигают войну… А мы, финские рабочие, за мир! Весь народ за мир. Он нужен нашей Суоми! Мир нужен всем трудящимся!
Унха думает:
«В России нет капулеттов, там нет акционеров».
И сосед его слушает и спрашивает шепотом Унха:
— Правда, что в России прогнали помещиков и фабрикантов?
Но тот поводит плечом: не мешай, мол, слушать.
— …Мы связаны крепкими нитями с борющимися пролетариями России. Мы хотим на деле доказать свою солидарность, и мы говорим: «Руки прочь от Советской Карелии!»
«Хороши кеньги!» — думает один из лесорубов. Он сменил только что мешки с ног своих на кеньги, взятые у шюцкоровцев, и теперь, поскрипывая ими, переступает с ноги на ногу.
— Финские капиталисты вооружают бандитские отряды и посылают их на территорию Советской Карелии — и это уже война!..
— Тише! — крикнул кто-то в задних рядах.
Но и так тихо — слышно, как трещат поленья в кострах, как шипит поджариваемое мясо. Дыхание ровными дымками рвется вверх.
— Они убили министра Ритавури, который выступал против войны. Они заставляют правительство проводить подготовку войны. Здесь и в ближайших деревнях уже учтены люди и лошади. Не сегодня-завтра должна и сюда нагрянуть мобилизация…
— К черту мобилизацию! — кричит Унха.
— …А если война разгорится, если аппарат лахтарей заработает и шюцкоровцы будут за нами следить, а мы будем разрознены, то мы не сможем тогда сопротивляться. Товарищи! Настало время действовать! Товарищи! Мы не возьмем в руки оружие, которое нам дадут, чтобы воевать против русских и карельских товарищей, но мы возьмем в руки оружие, чтобы не допустить войны!
— Правильно! Тише!
Инари не сводит глаз с говорящего Коскинена.
«Вот это человек, — думает он. — Как бы я был счастлив, если бы вносил в наше дело хоть десятую долю того, что дает Коскинен!»
— Нам удалось добыть оружие, которое белобандиты пытались тайно перевезти в Карелию. Мы перехватили его. Не скажу, чтобы это было легко.
«Это он говорит о нас». Инари находит в толпе среди сотен глаз глаза Лундстрема. Они понимающе весело перемигиваются.
— И мы повернем это оружие против белобандитов!..
Унха Солдат ощупывает с уважением свой револьвер.
— …Вы, рабочие, плохо накормлены и плохо одеты. Здесь мы забрали склады акционерного общества, склады, полные товара. (Тише!) Мы их конфискуем и раздадим товары нуждающимся. (Правильно!)
«Кто же заплатит за меня недоимки? Почему так давно нет из дому писем?» — упрямо думает возчик, сосед Инари по бараку.
— У меня нет целых кеньг!
— Давно, давно бы так!
— …Частной собственности не тронем. Не допустим никаких беспорядков.
— Правильно!
— Верно!
Инари торжествующе оглядывается и внезапно замирает. Он увидел в толпе Хильду. Глаза их встретились. И Хильда здесь! Как хорошо! Какой счастливый день!
— Вот ты можешь и совсем не платить недоимок, — весело говорит Каллио возчику и хлопает его по плечу.
Мысль о такой возможности внезапно озаряет возчика. Как это? Можно ли? Первый раз в жизни пришла к нему эта мысль, и он потрясен ее новизной и простотой.
«Как это? Да, правда, ведь можно не платить недоимки, а дальше… ленсман… Нет!»
— …Никого не принуждаем идти с нами. Кто хочет добровольно идти, пусть заявит об этом. Там происходит запись…
Коскинен показывает на дом господ, а Каллио видит — на крыльце дома стоит Сунила с листами чистой бумаги в руках. Каллио видит — ярко-красная куртка пробирается к крыльцу. Ему делается смешно, и он вслух смеется.
— Вот это повезло! Сунила, оказывается, тоже здесь. И как это мы раньше не встретились? Вот это молодец, я понимаю, он хочет записаться первым! — И Каллио поднимает руку вверх, машет товарищу и кричит: — Эй, Сунила, Инари тоже здесь!
— Тише, тише, черт! — кто-то толкает его в спину.
А голос Коскинена по-прежнему звенит в морозном воздухе ясного февральского утра:
— …Товары, лошади, касса акционерного общества с этой минуты наши. Мы проверили все ведомости и списки должников и увидели, что большинство лесорубов после зимней работы еще находится в долгу у акционерного общества. Но есть и такие, кому акционеры должны. Обычных расчетов мы производить не будем. Каждому вальщику будет выплачено сто пятьдесят марок, каждому возчику — триста пятьдесят, независимо от того, кто кому должен.
— Хорошо!.. Так… Хорошо, хорошо!.. Верно!..
Гул одобрения катится над толпой.
Олави возится, распоряжаясь укладкой ящиков с американским салом. Он занят также подсчетом пил, топоров, кеньг, теплых рубах, пакетиков кофе. Потом еще надо взглянуть, как работает десятник, которому он приказал составить ведомости на выплату жалованья. Сани с оружием он уже передал Лундстрему.
Какая досада, он не слышит, что говорит Коскинен! Но дел так много! И на складе так много добра!
Он входит в комнату к арестованному десятнику. В этой комнате сидит человек в пиджаке и с галстуком; говорят, что это управляющий соседнего пункта. Этот человек раскрыл форточку и старается услышать, что говорит Коскинен.
Олави некогда, он выходит из комнаты; часовой запирает ее на ключ.
Управляющий соседнего пункта задумался. Нет, это серьезнее, чем он думал. Пожалуй, никакой выгоды для его компании не будет от этой забастовки…
— Да закройте вы наконец форточку, пальцы мерзнут! — возмущается десятник и продолжает писать ведомость.