В свете старого софита
Шрифт:
– Я не оставлю вас тут. Давайте я провожу вас до метро.
Спасибо человеку, лица которого я так и не увидела, потому что не было сил поднять отяжелевшую голову… не было сил взглянуть на него. Он проводил меня до метро «Новослободская». Я шла, еле передвигая окоченевшими ногами.
…А мимо нас пролетали, звеня, красные трамваи… свидетели разных эпох моей жизни…
Хороший человек сказал на прощанье: «Не отчаивайтесь! Вот увидите – завтра всё прояснится…»
Этот человек был прав: назавтра всё прояснилось. Просто Мой Клоун не смог вчера прийти. Просто не смог…
А мобильников ещё не
Так что умирать от переохлаждения на площади Коммуны действительно совершенно не стоило. Мой вчерашний спаситель был совершенно прав.
…И опять мы шли по Цветному к Самотёке…
Мы по Цветному в сумерках идём… На красный – переходим Самотёку. Не знаю, надо ль говорить о чём? А как желала б, Господи, и сколько!… Но я молчу. А говорите Вы…Он сказал:
– Если б ты мне не нравилась как женщина, я бы не шёл сейчас рядом с тобой.
Эти слова неприятно царапнули меня. Другая на моём месте воспарила бы от счастья: я нравлюсь ему! не только как человек, но и как женщина! А я… я страшно огорчилась. Обиделась. Ну, а если б не нравилась, «как женщина», то что тогда?
Значит, если бы у меня нос был другой формы, или другого цвета глаза – то не шёл бы рядом? И не общались бы? и не дружили? Я совершенно ничего не понимала! Я отказывалась понимать! Но ведь это же совершенно неважно, ведь это же такая ерунда: мужчина, женщина! Ну, почему, почему два человека не могут общаться просто как два человека?! Просто потому, что вот он начинает фразу – а я заканчиваю её, или я начинаю – а он заканчивает. Или мы даже оба молчим – но оба знаем, о чём мы молчим. Разве это не важно? Разве НЕ ЭТО важнее всего?! А если б я вообще была какой-нибудь инопланетянкой – с усиками-антенками на макушке? Что? неужели не общались бы? Я была просто в отчаянье…
– Послушай, ну перестань обижаться на меня! – сказал он. – Я же ничем тебя не обидел. Да, ты мне нравишься. Что в этом плохого, или обидного?
(Слово-то какое дурацкое, неопределённое – «нравишься»! Неужели у него нет для меня других слов?…)
Всю жизнь, с детства, я страдала, что родилась девчонкой. Сейчас мои страдания из-за этого пункта достигли своего апогея.
…Иногда я думала: как хорошо было бы быть просто деревом в его окне, или птичкой, присевшей на его раскрытую форточку, или звёздой, на которую он смотрит, когда сидит за своим письменным столом… Как хорошо мы бы тогда общались… как понимали бы друг друга!
Наверное, ему со мной было очень не просто. Непонятно.
Порой мне казалось, что он ненавидит меня. Так он иногда смотрел на меня, что…
Но и в этом я находила какую-то горькую сладость.
Мне ненависть Ваша – льстит! Как хохот галёрки – миму!При этом я знала, чувствовала, что это – МОЙ человек, с которым я повязана незримыми узами на всю жизнь. На все времена…
Быть другом. Советчицей.
Дюшен, во время наших блужданий по Цветному бульвару:
– Романуш, а ты веришь, что может быть взаимная любовь?
– Взаимная любовь? А что это такое?
– Ммм… не знаю…
– Вот и я не знаю. Не видела. Не встречала.
Странно, что мы не вспомнили при этом ни её собственных родителей, ни родителей Тишлер. Для нас в том возрасте понятие «взаимная любовь» никак не связывалось с понятием быта, общей кухни и общих детей. Быт, кухня, дети – это просто жизнь. Как у всех. А любовь… тем более – взаимная… это же что-то совершенно иное!
Взаимная любовь – действительно, что это? В кодексе моей девятнадцатилетней души взаимная любовь – это взаимное мучение. Взаимная тоска. Взаимное удивление. Может быть, даже восхищение. Но – ничего земного. Ну, разве что поцелуй в щёку. Дружеский. А если в губы – то прощальный…
Любовь – не счастье, не блаженство. В эту сторону даже не смотри и не думай об этом. Любовь и счастье – вещи не совместимые. Любовь – это страдание. Страдание от осознания полной одинокости. Его. Своей. И в этой одинокости – обретение родства, близости. Почти кровности. Я понимала его одинокость в этом мире. Переживая свою отделённость ото всех. Даже от тех, кого любила. К кому приходила на огонёк погреться. К Дюшенам. К Тишлер. Я радовалась на них, понимая, что я – другая. Из другого теста. С другой планеты… И когда я видела его – на набережной, в толпе, на пустой улочке, залитой дождём, на манеже, залитом светом прожекторов, за кулисами, на бульваре – я видела брата по тоске. Я понимала его. Чувствовала изнутри. И единственное, что я могла дать ему – это понимание. И единственное, что он мог сделать для меня (чего я хотела больше жизни) – это чтобы он принял моё понимание. И признал. И признался себе, что оно ему необходимо.
А все остальные проявления человеческих взаимоотношений… ну, это такая суета! Всё мелко и ничтожно перед Пониманием.
Может, это – самая Великая Близость и есть, перед которой никакая другая не сравниться? Перед которой всякая другая меркнет… Другая – на миг. Эта – навсегда.
Этот человек был мне РОДНЫМ. Мне временами даже страшно было, как хорошо я его понимаю. Как будто мы прожили вместе долгую жизнь… Предыдущую. Не эту. А эта – как напоминание о ТОЙ.
Я от рождения была жутко застенчивой. Часто боялась открыть рот. Никогда не была уверена, что кому-то интересно то, что я думаю. Только на галёрке на Садово-Спасской чуть-чуть раскрепостилась. Но не до конца.