В свете старого софита
Шрифт:
Откуда в нём столько дерзкой отваги – называть вещи своими именами? Вглядываясь в клоунаду «Тарелки», я вскоре догадалась, что мятая жестяная тарелка, с которой он выходит на манеж, – это… зэковская тарелка! (По крайней мере, тем, кто читал «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, это было понятно.) А вся клоунада – о том, как человек не может оправдаться. Хотя оправдываться ему не в чем…
В роли партнёра отчётливо виделся «гражданин начальник» – которого не задобрить, не смягчить… А разрыв в барьере манежа, до которого доходил Клоун с жестяной тарелкой под мышкой, – и отшатывался?
Трудно было не увидеть в этом разрыве ту
Весна семидесятого. И впереди ещё почти двадцать лет, прежде чем будет позволено говорить «об этом». А Клоун говорил уже тогда. Без слов. Но и без слов всё было ясно. По крайней мере – нам: мне и моим друзьям. Для нас имя Леонида Енгибарова с той весны и навсегда – в одном ряду с именами Сахарова, Солженицына, Любимова, Высоцкого…
…А «Медали»! Кто видел эту клоунаду, не забудут её никогда. Пародия на все и всяческие медали, на всю мишуру обывательской жизни, на весь этот парадный блеск и звон, от которого темнело в глазах и закладывало уши…
О, я была в цирке 22 апреля, в день столетия вождя, когда большинство в зале сидело с юбилейными медалями на платьях и пиджаках! И я помню, помню, каким громовым хохотом награждала эта чинная публика Клоуна, увешанного с ног до головы точно такими же медалями!… Зритель хохотал до слёз, зритель ревел и топал ногами от восторга, что вот, подишь ты, шут, хохмач – а посмел! Может, и они у себя на кухне «смели», – а он посмел так, как никто другой.
Дерзко, вызывающе! Смех сотрясал старый цирк так, что, казалось, может обрушиться купол!…
А сколь благодатны были последствия этого смеха – я могла судить и по себе, и по тем, кого приводила с собой на спектакли. Мы выходили из цирка раскрепощенными, свободными!
И тоже хотелось говорить. О главном. О том, о чём вслух было нельзя. Хотелось говорить, как Мой Клоун, – молча.
В то время и в тех условиях это казалось единственно возможным и самым действенным – пантомима.
Весна семидесятого года. Блуждания с Наташей Дюшен по мокрой Москве, которая в ту пору ещё звенела вовсю трамваями… Цветаева – от корки до корки. Ахматова – от корки до корки.
Маленький, сутулый цирк на Цветном. Огромная афиша на стене – афиша моего Клоуна…
Подарила ему подборку своих стихов. Он прочёл и сказал:
– Ты – поэт. И ты сама это знаешь.
Странно… а я всё ещё раздумывала: кем мне быть? чем заняться в этой жизни? А он видел и понимал меня лучше, чем я сама себя.
Пишу для него песню. Он сказал: «Нужна песня для моего фильма».
Я написала в ту же ночь и на следующий день принесла:
От любимых очей нигде Не найти мне уже спасенья… Поселюсь на падучей звезде Августовской, почти осенней… И хотя бы на день, на час Я забуду тебя, забуду! И крещенские проруби глаз, ИОн сказал, что нужна другая песня – от имени мужчины.
Написала другую. Ему почему-то не понравилась. Не очень понравилась. Он сказал: «Ты можешь лучше. Ты же профессионал!»
Принесла третий вариант.
Он сказал упрямо:
– Ты можешь лучше.
Перечитал её ещё раз. Сказал:
– Давай встретимся. Поговорим. Я объясню тебе, что мне нужно.
(Но – стихи мне никогда не возвращал. «Надеюсь, я могу их оставить себе?» – говорил он, и для меня это его нежелание расстаться с ними – было выше всяких похвал.)
Наша не встреча на площади Коммуны.
Да, это его слова: «Давай встретимся, погуляем в Саду ЦДСА, поговорим, я объясню тебе, какая песня мне нужна».
Я ждала его целую вечность…
Под часами…
На площади Коммуны.
Сыпался ледяной, колючий дождь…
Мне казалось – это начало нового ледникового периода…
Мёртвая, ледяная планета, всё – лёд, лёд… острый как стекло… О, как я замёрзла!… как я окоченела… Только бы моё сердце не превратилось в кусочек льда, как у андерсеновского Кая… Только бы не заледенеть до самой глубины… Нет обиды, лишь страх за него, лишь одна мысль, одна мольба: только бы ничего не случилось! только бы с ним ничего не случилось! пусть с ним всё будет хорошо! пусть он будет жив! А я… я подожду… я дождусь… я обязательно дождусь его… ведь когда-нибудь он же пойдёт этой дорогой… Господи, только бы с ним ничего не случилось!…
…Незнакомый человек подошёл ко мне и сказал:
– Не надо больше ждать. Тот, кого вы ждёте, не стоит этого.
– Стоит.
– Мой дом – напротив, через площадь. Я уже три часа наблюдаю за вами. Вы превратились в ледяную статую… Не надо больше ждать.
– Надо.
– Вы что, всю ночь собираетесь тут стоять?
– Да.
– Вы умрёте от переохлаждения.
– Пусть.
– Что значит «пусть»?!
– Может, я хочу умереть…
– Но ведь в этом нет никакого смысла!
– А в чём-то есть смысл?…
– Есть. В том, чтобы дожить до завтра. И убедиться, что всё не так уж плохо. А сейчас вам надо домой, попить горячего чаю, согреться и хорошо выспаться.
– Зачем?
– Чтобы поскорее наступило завтра! А завтра всё окажется по-другому. Вот увидите! Завтра всё прояснится… Но вам нужно дожить до завтра. Чтобы узнать: почему он сегодня не смог прийти. Тот, кого вы ждёте.
Человек стоял рядом и не уходил, и что-то говорил, говорил… какие-то простые, добрые слова. Он сказал: