В тени алтарей
Шрифт:
Между тем с поля пришел старый Васарис поглядеть на неожиданных гостей. Узнав, зачем приехала племянница настоятеля, старик был очень польщен. Для него не было большей радости, чем похвала его саду, потому что все деревья он и посадил и привил сам. А тут еще не кто-нибудь хвалит, а племянница такого знаменитого настоятеля! Он тотчас повел всех в сад, чтобы показать сладкие груши, рассказать их историю, а заодно и обойти каждое дерево. Оказывается, Люце отлично умела поддерживать разговор о садоводстве, а старого Васариса, точно медом по
— Вот, барышня, хоть и господского звания, хоть и ученая, а за садом ухаживать умеет, — похвалил ее отец Людаса. — Да, правда, у клевишкского настоятеля прекрасный сад. Наверно, вы помогаете ухаживать за ним?
— Да, мы с дядей знаем каждое дерево, — подтвердила Люце.
Показав деревья, старик хотел повести ее еще и на пчельник, но тут уж Люция запротестовала:
— Боюсь! Боюсь! — закричала она и замахала руками. — Почему-то меня не любят пчелы. Только вчера одна ужалила! — Тут Люце засучила рукав повыше локтя и показала ужаленное место. Однако ни Людас, ни другие не обнаружили никакого следа на гладкой, белой, округлой руке.
— Ничего уже не осталось, вот и хорошо! — обрадовалась девушка.
Любителем пчел оказался органист. Старый Васарис был счастлив найти слушателя. Он тотчас подвел его к одному из ульев и сказал: — Вот в этот улей в праздник святого Антанаса залетел пчелиный рой.
— А мы пойдем поглядеть на ту красивую горку, где вы сидели, когда я подъезжала, — предложила Люце семинаристу.
— Ничего особенного, самая обыкновенная горка, — отговаривался Людас.
Его равнодушие, видимо, задело Люце.
— Не хотите? — спросила она, поглядев на него в упор.
— Очень хочу. Да боюсь, не понравится вам мое любимое местечко.
Поднимаясь на Заревую гору, они разговаривали о самых обыкновенных вещах. Потом Люце принялась расспрашивать его, как он провел каникулы, не скучал ли с родителями и со старым настоятелем? Людас отвечал, что ничуть не скучал, что ему было очень хорошо, потому что он любит одиночество.
— Конечно. Оттого, верно, и забыли навестить нас, — упрекнула его Люце.
— Как забыл? Вы же отлично знаете, что я был у вас.
— Скажите, Павасарелис, вы очень на меня тогда рассердились?
Людас почувствовал, что она говорит искренне и точно извиняется.
— Чего ради я стал бы сердиться? Вы были заняты другим, на меня не обращали внимания — и только. Кроме того, я заметил, что был тогда незваным гостем.
— Я вела себя так нарочно. Сама не знаю, какой бес толкнул меня на это. К тому же я чуточку сердилась на вас за то, что вы долго не приезжали. Вот и все. Ах, как я жалела об этом, когда вы уехали! А когда вы не явились и на престольный праздник, я совсем заскучала.
Слова Люце были очень приятны Людасу. Он сразу поверил им, хотя и сделал вид, что сомневается.
— Вы только теперь так говорите, а тогда я видел, кому вы дарили свое внимание!
— Бразгису? — спросила Люце.
— Конечно.
— Все это
— Но вы выходите за него замуж, — несмело заметил семинарист.
Люце расхохоталась:
— Ведь вы-то, Павасарелис, не женитесь на мне? Людасу стало стыдно, и он ничего не ответил.
Они уже взбирались на холм, подъем был довольно крутой, и она ухватилась за его руку. Оба запыхались, но тем приятней было отдохнуть на вершине.
— Ах, как здесь красиво и как далеко видно, — восхищаясь открывшейся панорамой, воскликнула Люце, — я не удивляюсь, что вы так любите эту горку.
Они уселись рядом на солнечном припеке; было тепло, пахло травой, стрекотали невидимые кузнечики. Люце нарвала чебреца и палевых бессмертников, росших прямо под ее ногами, и перебирала их, любуясь и составляя букет.
— Привезу домой цветы с горы Павасарелиса. Будет у меня хоть воспоминание. А бессмертники не вянут. Я сохраню их до будущей весны. Тогда вы должны будете привезти мне свежих.
Доселе неиспытанное чувство захватило Васариса: никогда прежде не бывал он наедине с молодой, красивой девушкой, а тут еще такие ласковые слова!
Но вдруг ему вспомнилась насмешка Бразгиса.
— Скажите, — неожиданно спросил он, — говорили ли вы когда-нибудь обо мне с Бразгисом?
— Еще бы! Я расхваливала ему вас. Васарис вскочил, точно ошпаренный.
— Нам пора возвращаться. Матушка дожидается с закуской, а вы, наверное, проголодались.
Голос Васариса выдавал его волнение, и Люце удивленно поглядела на него:
— Что с вами, Павасарелис?
— Ничего, — сухо ответил он. — Я только вспомнил, что мне скоро возвращаться в семинарию.
По его волнению она поняла смысл этих слов, и ей уже не хотелось подшучивать над ним.
— Не забывай меня в семинарии, Павасарелис, — чуть слышно прошептала девушка. — Знай, что я буду скучать по тебе.
Вечером, после отъезда гостей, Васарис снова поднялся на Заревую гору и поздно пришел домой.
Он вернулся в семинарию, повторяя ее слова: «Не забывай меня, Павасарелис, я буду скучать по тебе…» Слова эти долго были для него опорой, источником оптимизма. А такая опора ему была очень нужна.
Поместили его в одной комнате с четырьмя поляками. Все они глядели на него свысока, с недоверием и своего недружелюбия не скрывали. Староста комнаты, пятикурсник, большой франт, корчил из себя аристократа. Остальные ему во всем потакали и старались не отставать. Один из них был однокурсником Васариса, но это только осложняло положение, потому что каждая пустяшная неприятность, каждый неудачный ответ Васариса на уроках тотчас доходили до всех обитателей комнаты и доставляли лишний повод посмеяться над ним. Васарис приходил сюда только ночевать, но и пятнадцати минут, предшествующих сну, было достаточно, чтобы за две недели эта жизнь надоела ему хуже горькой редьки.