В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Однако прошло тысячелетие, и из Месопотамии исчезли не иудеи, а завоеватели, точнее, даже сама память о них. В иудейских священных книгах сохранился образ человека по имени Даниил, который, по преданию, был одним из тех первых изгнанников из Иерусалима. Во сне он увидел бурное море, из которого поднялись «четыре больших зверя»⁷⁷. Эти монстры, если верить ангелу, который растолковал сон Даниила, – четыре великих царя, которые «восстанут из земли» и будут править до тех пор, пока в конце времен не «примут царство святые Всевышнего и будут владеть им во веки веков»⁷⁸. Видение Даниила было верным, и тот факт, что ход истории, по сути, есть череда могущественных империй, каждая из которых предает забвению свою предшественницу, в Месопотамии видно лучше, чем в любом другом месте на Земле. Эта земля – настоящее кладбище покинутых столиц. Две ее великих реки, вместо того чтобы покорно течь в своих берегах, вели себя словно беспокойные змеи, в результате чего целые города неожиданно оставались без воды или, наоборот, затоплялись и погружались в грязь. Иудеи Ктесифона, идя по берегу Тигра,

могли видеть брошенные здания, частично разрушенные неспокойными водами, – остатки первой столицы Сасанидов, построенной Ардаширом. Город был круглым в плане, но река после изменения своего русла разделила его надвое. Неподалеку были видны засыпанные песком руины Селевкии – ее гавань заилилась и поросла камышом, а за ними – через 40 миль по топким степям – находился еще более потрепанный временем памятник человеческому тщеславию, место, которое теперь превратилось в курганы и беспорядочное нагромождение камней, а некогда являлось величайшим городом мира⁷⁹. Сначала от него ушли воды Евфрата, потом население, и, наконец, окрестные жители разобрали постройки. Теперь его название мало от кого можно было услышать. Но иудеи его помнили. Они не забыли исчезнувший город, его величие и устрашающую репутацию. Они помнили Вавилон.

Еще бы им не помнить! Ведь именно царь Вавилона сжег их столицу, поработил предков и первым стал для иудеев воплощением ни с чем не сравнимой упоительной жажды – стремления править миром: «Вавилон – золотая чаша в руках Господних… Пили из нее вино народы, и стали эти народы безумны»⁸⁰. Наоборот, в руинах такого города иудеям виделось заверение: не существует земной империи, такой великой и уверенной в себе, которая не могла бы в одночасье быть разрушена высшей силой. Вся неравномерность истории, в результате которой скипетр правительницы мира получает то одна империя, то другая, в конечном счете не говорит ни о чем, кроме как о неисповедимости путей Господних. Поэтому, оставаясь в сердце Месопотамии, иудеи продолжали соблюдать древние обычаи и поклонялись своему Богу, в то время как все храмы Вавилона обратились в «груду развалин, жилище шакалов, ужас и посмеяние без жителей»⁸¹.

Только в одном городе – том, что расположен на границе бывшего Вавилонского царства, в верхней оконечности плодородного полумесяца, недалеко от границы с Римом, – еще сохранялась древняя вера⁸² Месопотамии. В Харране до сих пор поклонялись древним богам. Местность за его стенами казалась полной идолами: странно сохранившиеся высохшие трупы людей и животных были поставлены над горными дорогами, жуткие фигуры, украшенные павлиньими перьями и полумесяцами, охраняли озера. Но самый могущественный идол из всех, слава самого Харрана – это колоссальная статуя покровителя города Сина – бога Луны. Каждый год его поклонники поднимали статую на плечи, выносили из храма, проносили по всему городу и на барже возвращали в святилище. Ритуалы этого праздника – акиту – были очень древними и когда-то выполнялись по всей Месопотамии, о чем жрецы Сина никогда не забывали⁸³. Однако в действительности непреклонность, с которой народ Харрана упорно цеплялся за древний культ, лишь подчеркивала его эксцентричность. В Месопотамии уже давно не верили, что солнце, луна и звезды могут быть божествами. Харранские идолы – пусть даже имевшие демонический вид, по крайней мере, так думали нервные гости – были всего лишь жалкими обломками, вынесенными на берег приливной волной. Иудеи, пророки которых уже давно предсказали закат всех богов, кроме одного, их собственного, считали это сираведливым: «Из пурпура и червленицы, которые истлевают на них, вы можете уразуметь, что они не боги, да и сами они будут наконец съедены и будут позором в стране»⁸⁴.

Тем не менее, несмотря на смешение презрения и страха, с которыми они оглядывались на первобытные традиции Месопотамии, иудеи никогда не переставали втайне ими восхищаться. Земля, ставшая для первого мужчины и первой женщины земным раем, также дала человечеству источники знаний – ценнейшее наследие ушедшего в небытие мира. Как Тигр превратил величие столицы Ардашира в грязь, так и великое наводнение, захлестнувшее всю Землю, стерло всякие следы Эдема. Если бы человек по имени Ной не получил предупреждения о надвигающейся катастрофе и не построил ковчег, тогда исчезла бы и вся жизнь на Земле. Правда, все же не все следы мира, существовавшего до потопа, исчезли. И потомки Ноя, роясь в грязи в Месопотамии, наткнулись на тайник с книгами⁸⁵. Когда их расшифровали, стало ясно, что в книгах содержится мудрость предыдущих поколений, некромантов, живших на земле до потопа. В результате не только иудеи, но и другие народы стали считать Месопотамию землей, где впервые появилось искусство предсказания⁸⁶.

Такие рассказы отражают не только некоторую мрачность ауры, всегда сопутствовавшей вавилонским знаниям, но также претензии многих еврейских ученых на их наследие. Больше тысячи лет, с первого изгнания иудеев, они считали Месопотамию домом вдали от дома. Они так никогда и не смогли победить чувство тоски по дому: Иерусалим, столица данной им Богом земли, всегда был для них самым святым местом на земле. Тем не менее они были убеждены, что их изначальные корни находятся не на Святой земле, а на берегах Евфрата. Тому есть очень даже весомое доказательство: его можно найти в самой первой книге Танах – собрании священных еврейских текстов. Там после рассказов об Адаме и Ное записано, как Бог через десять поколений после потопа обратился к человеку по имени Аврам, жителю Ура. Относительно местоположения этого таинственного города ученые спорят до сих пор и пришли к согласию лишь в одном: он располагался где-то в Междуречье⁸⁷.

Аврам

не остался в том месте, где родился. Совершенно неожиданно, вскоре после его семьдесят пятого дня рождения, с ним заговорил Господь: «Пойди из земли твоей, от родства твоего, и от дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе, и Я произведу от тебя великий народ»⁸⁸. Заманчивое предложение, ничего не скажешь – и Аврам не заставил себя упрашивать. Награда последовала очень быстро. Лишь только он прибыл в землю Ханаан, последовало еще одно откровение. Господь заверил его, что потомки Аврама унаследуют Ханаан в вечное владение⁸⁹. Далее Всевышний сообщил Авраму, что отныне он будет зваться Авраам, поскольку станет отцом множества народов⁹⁰. И Авраам действительно стал отцом многих народов, и самым выдающимся из них были евреи. Славная родословная. Именно Авраам передал евреям чувство, что они – богоизбранный народ, но завещал им и кое-что другое: правовой титул на то, что раньше было Ханааном, а теперь стало их Землей обетованной.

Подобный дар от Всевышнего мог быть только навсегда. Для полумиллиона – или около того – евреев, осевших между двумя реками, это стало весьма лестной гарантией. Работая на полях, граничивших с великими каналами к северу от Ктесифона, сидя за своими рыночными прилавками или погоняя ослов, навьюченных товарами, по узким извилистым городским улицам, евреи точно знали, что они отличаются от всех народов, живущих в Месопотамии: эта земля дарована им Богом. Это, в общем, не значило, что они действительно хотели идти и жить на Земле обетованной. Но, конечно, любой еврей, которому приснится ячмень, так сказали мудрецы, должен немедленно отправляться туда (во всяком случае, таким было свидетельство равви (раввина) Зеры (Зейры), чей сон про ячмень стал причиной его немедленной эмиграции). Но большинству, пожалуй, больше нравилась сама идея о переезде, а не реальность. В действительности в течение многих веков ничего не мешало иудеям покончить с изгнанием, за исключением разве что пристрастия к жизни на земле столь плодородной, многонациональной и процветающей, как Месопотамия. Конечно, Вавилонское пленение не продлилось долго. Спустя четыре десятилетия после разграбления Иерусалима Вавилон начал путь к своему падению. В 539 г. до н. э. его захватил не кто иной, как персидский царь Кир, яркий представитель глобальной монархии.

Иудеи восторженно приветствовали его достижение, поскольку Кир не только унизил ненавистный Вавилон, но и даровал им разрешение вернуться в Иерусалим и отстроить разрушенный храм. Многие с благодарностью приняли предложение персидского царя, но многие и нет. Вместо этого они и их наследники остались там, где жили, и пустили такие глубокие корни в жирной плодородной почве Месопотамии, что даже яростные ветры силовой политики, дувшие на Ближнем Востоке в течение тысячелетия и даже больше, не смогли сорвать их с места. Взамен именно на потомков иудеев, которые вернулись на Святую землю, неоднократно обрушивалось разорение, и в начале III в. н. э., когда Ардашир и персидская армия впервые подошли к Ктесифону, не Иерусалим и его окрестности стали настоящим домом для евреев, а берега Тигра и Евфрата.

Такое развитие событий в сложившихся обстоятельствах граничило с чудом. Иммигранты в Месопотамию редко имели обыкновение сохранять память о своих истоках в течение более длительного срока, чем два-три поколения. Регион с давних пор стал «плавильным котлом» для самых разных народов: богатое плодородие почвы оказалось не единственным источником его богатства. Находясь на полпути между Средиземным морем и Индийским океаном, между степями Центральной Азии и пустынями Аравии, он был удачно расположен, чтобы стать мировой расчетной палатой. Все, что есть в мире, привозится сюда, хвастались персы, и служит для нашего удовольствия: еда, снадобья, духи⁹¹. Последствия этого проявились в Ктесифоне повсюду: на богатейших рынках, просторных улицах, которые вмещали телеги и скот, и на узких аллеях, по которым ходили только пешеходы. Под солнцем не было такого языка, который не звучал бы в гигантском городе. Желтокожие люди с раскосыми глазами и белокожие – со светлыми, словно солома, волосами, чернокожие – с плоскими носами, их голоса – высокие и низкие, громкие и тихие – наполняли насыщенный отнюдь не приятными ароматами городской воздух. Со временем город переваривал все: дома, животных, людей, давая место для нового. Память, словно грязевые кирпичи, редко продолжала существовать долго. Казалось, только евреи, словно некая достопримечательность, созданная из гранита и неподвластная времени, не участвуют в этом процессе.

Но как? Хотя их привязанность к далекой родине, обещанной им Богом, безусловно, оставалась сильной, этого, вероятно, было недостаточно, чтобы не позволить им перевариться в ненасытной утробе Месопотамии. К счастью, задолго до этого, жалуя Ханаан Аврааму, Всевышний предвидел риск: «Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мной и между вами, и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол»⁹². Он также определил другие знаки исключительного статуса детей Авраама: они должны никогда не есть свинину или любое другое мясо, пока оно не лишено крови, не делать себе кумира «и никакого изображения»⁹³ и не нарушать целый ряд других указаний, запретов и предписаний, а также менять и дополнять их. Именно этот свод законов – Тора – выделял евреев среди множества народов, оказавшихся в Вавилоне, давая им чувство, что их законы идут не от смертного короля или мудреца, а непосредственно от Бога. Это, больше чем что-либо другое, позволило им на протяжении долгих веков своего пребывания в Месопотамии сохранить самобытность, не слиться с общей массой. В отличие от других, менее привилегированных, народов Бог позволил им понять суть – что значит быть человеком: вовсе не в стремлении к имперскому господству, свободе или славе. Все намного проще, эта суть – в подчинении законам.