В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

«Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» – спросил Павел, браня афинян за идолопоклонничество¹²⁴. Спустя пять веков лишь немногие могли бы усомниться в ответе. В 532 г., когда афинский епископ готовился въехать в дом, недавно освобожденный главой школы, которую основал Платон, Юстиниан воспользовался отличной возможностью подчеркнуть мораль¹²⁵: огненная буря волнений в сердце Константинополя оставила церкви – и бани – в руинах. Самой тяжелой потерей стал собор Айя-София. Новое строительство началось уже через сорок пять дней после разрушения. Но Юстиниан задумал нечто большее, а не просто восстановление: мудрости Бога должен быть посвящен самый дерзкий, великолепный и грандиозный сводчатый собор. Величественный купол, словно небесный свод, опирающийся на воздух¹²⁶, будет возведен там, где раньше была только остроконечная крыша. При взгляде издалека купол будет неясно вырисовываться над башнями и колоннами Золотого города, словно паря в небе¹²⁷, а блеск его

украшений будет сиять, как второе солнце¹²⁸. Новое зрелищное сооружение продемонстрирует христианам истину, которой Юстиниан посвятил всю свою жизнь: рай действительно может быть построен на земле.

Постройка собора Айя-София заняла шесть лет. Когда 27 декабря 537 г. ликующий Юстиниан, окруженный дымом ладана и блеском золота, под звон колоколов освящал церковь, он осознавал, что свершается чудо. Стоя под колоссальным куполом собора, он понимал, что мудрость Господа действительно спустилась на падшую землю. Язычество искоренено, порядок одержал верх над хаосом, а Римская империя раз и навсегда пришла к Христу.

Ну а как насчет тех, кто живет за пределами империи? И здесь, по убеждению Юстиниана и его советников, был повод для оптимизма. Религия – хотя слово было латинским, а концепцию улучшили несколько поколений цезарей – предназначалась не только для Римской империи. Претензии религии являлись в такой степени глобальными, что превосходили честолюбивые стремления даже самого амбициозного императора. Варваров, которые всегда стояли насмерть против мощи легионов, определенно можно привести к Христу, а Евангелие проповедовать и в самых далеких уголках мира. И тогда небесный свод сделает из всего мира одну большую и всеобщую Айя-Софию.

На это надеялся Юстиниан и его придворные.

Глава 4

Дети Авраама

Пусть расцветет пустыня

Айя-София не была скромным сооружением – и даже таковым не задумывалась. «Любое здание, которое когда-нибудь было, должно сжаться перед ним», – экспансивно заявил один энтузиаст¹. Ну и, разумеется, долг смертных – склоняться перед Богом, которого славят в этом соборе и чей крест из блестящего золота горел огнем с монументального купола, вселяя благоговение в сердца верующих. Pantocrator – так римляне Константинополя назвали Христа – «повелитель вселенной». В Айя-Софии и в церквях греческого мира Его представляли господствующим над безграничными владениями в окружении тщательно выстроенной иерархии ангелов и святых и невообразимо далеким от грязи и унижений человеческого существования. Именно такое божество могло показаться Юстиниану особенно привлекательным.

Но к Христу можно было обратиться и другим способом, никак не связанным с золотом и пурпуром. В 527 г., за пять лет до начала постройки Айя-Софии, маленький мальчик по имени Симеон бродил по базарам и трущобам Антиохии, по оливковым рощам, раскинувшимся к югу от города, и по склонам ближайшей горы. Ее труднопроходимые вершины являлись неподходящим местом для ребенка, впрочем, как и для любого другого человека, заботившегося о своем комфорте. В этих диких местах было очень опасно. Вокруг кишели бандиты, бродило немало львов и медведей. Жить среди этих скал – значит отказаться от всех благ цивилизации, стать monachos – монахом – «тем, кто живет один». Конечно – и это хорошо понимали христиане, – ни один мужчина никогда не бывает совершенно один. Впрочем, женщина тоже. Демоны, словно мухи над прилавком мясника, роем летают там, где есть запах греха; ангелы, сомкнув ряды, являются легионами Бога. Скрытые от взглядов падшего человечества, они также излучают сияние. Увидеть их может только монах. Мужчины и женщины, пожелавшие покинуть надушенную грязь человеческой компании и устремить взгляды в небеса, посвятив себя служению Богу, могут надеяться, что на них снизойдет огонь Святого Духа, хотя сами они – создания из плоти и крови: «Если пожелаешь, ты станешь пламенем»².

Однако мужчине или женщине было недостаточно лишь удалиться от мира, чтобы достичь этого состояния. Один монах, когда его спросили, как можно достичь спасения, быстро разделся донага и воздел руки к небу. «Таким должен быть монах, – сообщил он, – лишенным всех вещей и умерщвляющим плоть»³. Но в мире, где мученичество больше не было альтернативой, что значит умерщвлять плоть? Этот вопрос каждый решал для себя по-разному. Большинство монахов довольствовались тем, что подчинялись общей дисциплине монастыря. Они проводили дни в тяжелых трудах, а ночи – без сна, вознося хвалы Господу⁴. Некоторым монахам хотелось сделать больше. Они сыпали пепел в свою жидкую кашу, или питались только тем, что соскабливали с подошв своих сандалий, или жили как скот – на цепях в коровниках и ели траву. Один из самых творческих актов самоотречения выполнила женщина, которая заключила себя в камеру с прекрасным видом на реку и потом всю оставшуюся жизнь отказывалась взглянуть в окно. По сути, чтобы стать истинным поклонником Бога, необходимы страдание и одиночество.

Что же касается тренировок (ascesis), требовавшихся для достижения чудесного апофеоза святости, то мало кто станет отрицать, что пальма первенства здесь принадлежит аскетам Сирии. В этом регионе издавна выполняли самые зрелищные акты самоумерщвления. Согласно одной древней традиции, язычники забирались на столбы – styloi – и оставались там на неделю, «общаясь с Богом в вышине»⁵. Тот факт, что Сирия теперь купалась в свете Христа, очистив свои храмы от демонов, никак не повлиял на тесную связь между столбами и доступом к сверхъестественному. Примерно в 430 г., за столетие до того, как юный Симеон Антиохийский покинул свой дом, другой Симеон – пастух – забрался на шестидесятифутовый столб на краю Сирийской пустыни. Там он оставался не неделю, а тридцать лет, до тех самых пор, пока его душа не отправилась на небеса. Это беспрецедентное деяние – намеренный вызов демонам. Чудовищный аскетизм Симеона легко затмил все, что было достигнуто язычниками. Для людей, только недавно лишенных своих древних богов, исхудавшее, завшивевшее и заросшее волосами тело столпника служило грозным явлением силы их нового божества (через много лет после смерти Симеона люди, которым он являлся в видениях, узнавали его именно по волосатости). Слухи о чудесах, происходивших благодаря молитвам Симеона, достигли даже Эфиопии и Британии. В Риме его поклонники прикалывали изображения его столба к косякам своих дверей. Он стал самым известным человеком в мире.

Урок, преподнесенный настоящим столпником, не мог быть выразительнее. Пусть большие города роскошно украшены изображениями Христа, Бога можно услышать только в дикой малообитаемой местности. Даже ребенок, достаточно рано развившийся, может приоткрыть завесу, скрывающую обитель ангелов, и стать сосудом для преображения силы небес. Вот почему спустя семьдесят лет после смерти своего прославленного тезки мальчик по имени Симеон ушел из дома в Антиохии и направился в дикую местность. Он желал провести остаток жизни на вершине столба и получил небесное одобрение своего желания. Незадолго до появления Симеона на горе местному монаху было видение. Он видел «ребенка, одетого в белое, и мерцающий столп, оба они вращались в воздухе»⁶. В общем, когда мальчик наконец, после годичной подготовки, забрался на столб, его дух был крепок. Ни демоны, хватавшие за руки, ни язвы, разъедавшие ноги, не смогли сбить Симеона с пути. Днем и ночью, в дождь и зной он продолжал молиться. А ведь юному аскету было всего семь лет.

Время шло. Ребенок стал взрослым, но демоны так и не сумели сломить волю Симеона и заставить спуститься со столба. Он часто видел, как перед ним расстилались плотные облака, «словно ковер из сверкающего пурпура»⁷. И разумеется, святому нередко являлись ангелы, порой они сопровождали Христа, а иногда несли белоснежный пергамент, на котором писали золотыми буквами имена тех, кого Симеон упоминал в своих молитвах. Слухи об этих видениях распространились, и у столба стали собираться толпы людей. Святой творил много чудес – «больше, чем песчинок в море»⁸. Были излечены немой, больной, человек с непомерно большими яичками, которые висели, «словно пара глиняных кувшинов»⁹, а потом и тот, кто страдал хроническими запорами вследствие засевшего в кишках демона¹⁰. Симеон благословлял тех, кто обычно не мог рассчитывать на благословение: прокаженных, проституток и… всегда детей. Зато к сильным мира сего он был постоянно суров, впрочем, иного и быть не могло, поскольку богатеи Антиохии даже по меркам своего времени были надменными и жестокими.

Но никто не обижался. Наоборот, местная элита очень гордилась Симеоном. Его слава быстро распространялась, и дневное путешествие по склону горы, чтобы взглянуть на его силуэт на вершине, стало модным. Симеон, ушедший из Антиохии в поисках уединения, внезапно обнаружил, что Антиохия последовала за ним. Возможность увидеть собственными глазами нимб святости, окружавший исхудавшую фигуру столпника, являлась слишком ценной, чтобы ее можно было упустить, – так считали даже представители высшего класса. Кроме того, это давало возможность заработка. Паломникам – и тем, которые ковыляли вверх по склону горы самостоятельно, и тем, которых несли в роскошных, украшенных золотом паланкинах, – нужна была вода, еда и ночлег. Чем дольше Симеон оставался на вершине, тем больше благоустраивались склоны горы. Даже ярость, которую он обрушивал на богатых, лишь ускоряла и укрупняла поток даров. Это может показаться парадоксом, но ничто так не привлекает власть предержащих, как сила, а ничего подобного той, которую обрел Симеон благодаря своему аскетизму, на земле больше не было.

Даже в далеком Константинополе, где всегда считали сирийцев ненормальными и склонными к истерии, настоящий столпник стал желательным «аксессуаром». В 460 г., через год после смерти настоящего Симеона, один из его учеников забрался на столб, расположенный неподалеку от столицы. Там он оставался три десятилетия, призывая еретиков исполнить свой долг и подчиниться решениям Халкедонского собора. Тех, кто позволял себе насмехаться над столпником, убивали. Императоры наслаждались его строгостями, приходили к столбу, чтобы посмотреть на его раны; они постоянно хвастались святым и всем его показывали¹¹. В Константинополе может быть только самое лучшее. Так же как Константин украшал свою столицу украденными статуями языческих богов, так и его наследники желали даровать городу мощную мистическую силу сирийского аскета. Один императорский лазутчик дошел до того, что выкрал часть мощей Симеона из Антиохии, где они ревностно охранялись как самая большая городская драгоценность. Те напоминания о столпнике, которые нельзя было перевезти в Константинополь, получили знаки императорской милости: к одинокому столбу, на котором он жил на полпути к небу, были пристроены мраморные залы, потом его накрыли гигантским куполом. Драгоценные источники святости, даже если они существовали на границах империи – на краю пустыни, слишком много значили, чтобы не получить статус имперских.