В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Тем не менее она оставалась личностью довольно-таки бледной и невыразительной, впрочем, Душара тоже, равно как и все разные божества пустыни. Многие оставались для своих поклонников всего лишь именами. В результате преданность редко бывала характерной чертой религиозного рвения арабов. Божество, не оказавшее племени помощи в бою, не обеспечившее продовольствием или распугавшее верблюдов, немедленно бросали, ни минуты не колеблясь.

Во многих оазисах стояли алтари, «старые годами, имевшие надписи древними письменами на неизвестных языках»⁸⁴, воздвигнутые богам, чьи имена были давно забыты. Храмы спокойно использовали как загоны для коз⁸⁵. Для христианских богословов, – страх которых перед демонами, такими как Артемида, нередко был формой невольной дани восхищения присущим им очарованием, – арабские боги казались скучными. Даже попытки осудить их могли привести к обратному результату – сделать их интереснее, чем они были. Когда Епифаний, энергичный борец с ересью, осудивший евионитов, обратил свой взор на Душару, он сообщил, что поклонники этого божества

в богохульной пародии на христианскую веру считают, что он рожден девственницей – ka’iba. Епископ, однако, неправильно понял: Душара был божеством не ka’iba, a ka’ba – «куба». Это была аллюзия на камень, черный и без резьбы, которому набатеи поклонялись, как воплощению Бога, в святилище, расположенном к югу от Мертвого моря⁸⁶. У Душары не было ничего столь утонченного, как мать-девственница.

Тем временем многие арабы начинали поклоняться Богу, у которого она была. В набатейских городах появились церкви, и даже в глубинах пустыни, находившихся вне пределов досягаемости императора или епископа, целые племена обращались к Христу. Причем в этом действе часто была значительная степень оппортунизма. Хорошо известно, что римляне покровительствовали только тем арабам, которые принимали христианство. Однако Гассаниды – и особенно Арефа – не были равнодушными. Они принципиально не желали отказываться от выраженного монофизитства своей веры, построили в своем лагере в Джабии капитальную каменную церковь. Они открыто бравировали в своей нескончаемой вендетте против Лахмидов преданностью Христу, которая оставалась такой же воинственной, как преданность Мундира ал-Уззе. Понятно, Гассаниды и не думали приносить в жертву девственниц, но они и не сомневались, рубя своих соперников-язычников, что их мечей коснулось небесное пламя.

А кто мог утверждать, что они ошибаются? Было время, когда любая идея о том, что сарацинам дарована особая милость Бога, радостно приветствовалась, но позднее, когда пустынные племена постепенно приходили к Христу, появились намеки на действия некого более широкого, более таинственного божественного провидения. Ведь их обращения сопровождало много чудес. Присутствие в пустыне многих святых и божьих людей определенно помогало обеспечить непрерывный поток чудес для сарацинов. Бесплодные рожали детей, больным возвращалось здоровье – таким впечатляющим медицинским достижениям язычникам нечего было противопоставить. Особенно популярными были столпники, и нередко племена собирались толпами, чтобы только их увидеть. Для христиан, воспитанных в страхе и ненависти к сарацинам, зрелище диких кочевников, разбивающих своих идолов перед столбом святого, громко вопящих о своей вечной преданности Христу, и даже в качестве последнего акта отречения дающих клятву «не есть мяса осла и верблюда»⁸⁷, вероятнее всего, было поводом для серьезного размышления. Один из таких христиан, епископ из Антиохии по имени Феодорит, пришел к выводу, что сарацины, несмотря на неграмотность и склонность к жизни в палатках, наделены умом живым и проницательным, вполне способным распознать истину и отвергнуть ложь⁸⁸. Он видел, как они собирались перед столбом первого столпника – самого святого Симеона-старшего, – и отметил эффект. Для народа дикого и свободного, каковым себя с гордостью считали сарацины, вид человека, распростертого перед Богом, как Симеон, сначала может показаться унизительным. Но все они получили возможность убедиться, что он делает это снова и снова. Подобное зрелище внушало им, что в подчинении самый надежный путь к Богу. Это не могли не понять даже сарацины.

Однако имелась еще одна причина, по которой богословы проявляли интерес к сарацинам: только эти варвары были изображены в Библии. Исаак был не единственным сыном Авраама, а Сара – не единственной его женой. Еще до эффектного появления Всевышнего в Мамре бесплодие супруги патриарха заставило его взять в наложницы ее служанку – египтянку по имени Агарь. Служанка родила Аврааму сына, но Сара, ревнуя и завидуя, выгнала мать и новорожденное дитя в пустыню. Там перед бывшей служанкой явился ангел и сказал ей, что сын ее Исмаил «будет между людьми как дикий осел: руки его на всех, и руки всех на него; жить он будет пред лицом всех братьев своих»⁸⁹. И еще он станет отцом великого народа. Но какого народа? Ответ на этот вопрос был очевиден. Дети Исмаила, который «между людьми как дикий осел», – кто они, если не арабы? Определенно, такая идентификация давно принималась как факт⁹⁰. А как насчет потомков Агари? Они остались неопределенными. Хотя, возможно, это не совсем так. Как и Исаак, Исмаил был обрезан собственной рукой Авраама, и как Яков, он стал отцом двенадцати сыновей. Очевидные знаки милости Господа, разве нет? По крайней мере, сарацины задавали именно такой вопрос. Феодорит писал о кочевниках, которые скитались по пустыне к востоку от Антиохии, потому что в этой пустыне живут те, кто гордятся своим происхождением от Исмаила⁹¹.

Правда, другие арабы были в этом не слишком уверены. Агарь все же не тянула на завидного предка. Девочка-рабыня, «племенная кобыла», вдобавок беженка, изгнанная не единожды, а дважды мстительной Сарой. Второй раз – уже после рождения Исмаила, когда он и его несчастная мать были вынуждены поселиться в «пустыне Фаран, и мать его взяла ему жену из земли Египетской»⁹². О местонахождении этой пустыни было много споров, и некоторые богословы, включая самого святого Павла, идентифицировали ее с Синаем. Впоследствии подавляющее большинство спорщиков решило, что это может быть только Негев. Эта пустыня находится ближе всех к местам, чаще всего ассоциирующихся с Авраамом: Мамре, церковью Святого Лота и Хевроном, где патриарх погребен в пещере с Исааком и Яковом. Вероятно, поэтому арабы пустыни Негев, когда приняли крещение, с удовольствием называли себя Авраамами, словно напоминая другим христианам, что они, в отличие от других обращенных, были благословлены знаком Божьей милости задолго до Христа⁹³. Хотя родословная все же содержала несколько неловких моментов, которые было нежелательно выставлять напоказ. Как, в конечном счете, арабы могли заявлять о своем прямом родстве с патриархом, не признавая тем самым свое происхождение от наложницы? Девочки-рабыни? Неловко, право слово. Причем настолько, что один из богословов, современник Феодорита по имени Созомен, предложил весьма ловкое объяснение происхождению слова «сарацин». Униженные рабским положением Агари, писал он, измаилиты (исмаилиты) решили скрыть бесчестье своего происхождения, приняв имя, подразумевающее, что они произошли не от Агари, а от Сары, жены Авраама⁹⁴.

Невероятная теория, хотя и впечатляющая. Созомен родился недалеко от Газы, между Средиземноморьем и пустыней Негев, и отлично знал регион. Он, к примеру, был в Мамре и видел собирающиеся там толпы людей. Созомен хорошо понимал, что не только христиане почитают Авраама, но также иудеи и язычники. Поэтому он, в противоположность Феодориту, стал обдумывать ужасную возможность: а что, если знание сарацинами своего происхождения привело их не к Христу, а совершенно в другом направлении?

В конце концов, имея такое происхождение, писал он, они, как евреи, практикуют обрезание, не едят свинину и соблюдают много еврейских ритуалов и обычаев. То, что они отклонились от закона иудейского народа, можно приписать течению времени и влиянию на них других – языческих – народов⁹⁵.

Удивительная проницательность – и очевидные выводы. Очисти арабов от язычества – и из-под грязи вполне может появиться вовсе не христианский народ, а нечто совершенно другое: целые племена иудеев. На самом деле, если верить Созомену, это уже случилось: есть такие из них, писал он, кто, вступив в контакт с иудеями, узнав правду о своем происхождении, возвращаются к обычаям своих соплеменников и поддаются убеждению принять иудейские традиции и законы⁹⁶. Кем именно могли быть такие иудеи, Созомен не говорит, но одно представляется определенным: за пределами сферы влияния Римской империи христианство оказалось не единственной альтернативой для арабов, занятых духовными исканиями.

Или для арабов, которые хотели проявить упорство и противостоять супердержаве. В 524 г., как раз в то время, когда римские послы совещались за закрытыми дверями с Мундиром, обсуждая освобождение двух выдающихся пленников, неожиданно прибыла делегация эмиссаров из далекого царства Химьяр. Эти послы, к ужасу римлян, привезли новости о зверствах, перед которыми померкли даже деяния Мундира: массовом убийстве христиан Наджрана. Еще сильнее пугало то, что Юсуф, царь Химьяра, предложил своему коллеге – Лахмиду союз, который следовало скрепить кровью христиан Хиры.

Совершенно неожиданно послы из Константинополя столкнулись с ночным кошмаром воистину глобального масштаба. Союз языческих и иудейских интересов, сформированный за пределами досягаемости римского оружия, представлялся слишком ужасной перспективой, чтобы с ней можно было смириться. Ираншехр твердо контролировал Персидский залив, оказывая удушающее воздействие на торговые связи с Индией; и если Иудейское царство укрепилось бы близ проливов Красного моря, то ситуация могла существенно ухудшиться. Причем угроза оказалась не только материальной. Иудейский характер Химьяра не был обычной видимостью или притворством. Юсуф, захвативший власть и свергнувший христианский режим, – это вовсе не первый еврей, правивший страной. На самом деле еврейские монархи в Химьяре существовали почти столько же, сколько христианские императоры в Риме. В 440 г., когда в Марибе, древней столице Сабейского царства, была отремонтирована дамба, царь публично посвятил ее богу Израиля: Rahmanan – «Милосердный»⁹⁷. Этот же титул неоднократно упоминался в Талмуде. Неудивительно, что раввины Палестины, обиженные на своих христианских хозяев, активно интересовались химьярской монархией. Правда, стремление Юсуфа и его предшественников подражать царю Давиду было вряд ли из тех, которые они могли полностью одобрить. Вполне может статься, что присутствие раввинов из Тивериады при его дворе отражало их желание сгладить его самые очевидные перегибы. Но местные христиане, очевидно, считали по-другому, обоснованно возлагая вину за холокост в Наджране на махинации раввинов, как и римские власти.

К большому облегчению Константинополя, опасность союза между язычниками Хиры и евреями Химьяра была ликвидирована так же быстро, как возникла. Мундира, находившегося далеко от Химьяра, удалось легко подкупить. Когда одно римское посольство с триумфом возвратилось из Хиры, другое отправилось в царство, расположенное напротив Химьяра, по счастью оказавшееся христианским, – в Эфиопию. Нельзя сказать, что у эфиопского царя не было недостатков. Негус, помимо того, что являлся монофизитом, отличался невероятным тщеславием. Он утверждал, что происходит от Соломона и царицы Савской, а значит, является самым выдающимся из христианских монархов. При нормальных обстоятельствах послы цезаря высмеяли бы его необоснованные претензии, но обстановка оказалась иной. И был составлен соответствующий договор. Когда эфиопы двинулись на Химьяр, они воспользовались заимствованным римским флотом. После свержения и смерти Юсуфа Химьяр стал эфиопским протекторатом, и римские купцы снова получили возможность свободно использовать его гавани и форты. Тем временем в Наджране над руинами собора был возведен увенчанный куполом памятник, названный ka’ba – из-за его кубического основания. Он стал мемориалом священнослужителям и девственницам, убитым Юсуфом.