В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943
Шрифт:
Он подставляет снизу домкрат и приподнимает кузов. Ага, все ясно! Нужно каким-то образом закрепить рессорное соединение. Сломанную рессору мы спокойно вставляем обратно. Вопрос только в том, как ее закрепить. Может быть, каким-нибудь стволом, деревянной балкой?
Тут я вздыхаю с облегчением:
– Дружище, у нас ведь есть шина и проволока?
– Конечно, господин капитан, – отвечает Густель.
Вот оно, спасительное решение! Вместо шин мы используем рукоятки пневматических шин, закрепляя их двойными проволочными петлями. Для страховки на случай резких толчков над листовыми рессорами еще прикрепляем кусок дерева. Когда все сделано, Густель убирает домкрат.
Итак, мы едем дальше, ползем медленно и осторожно, со скоростью лесной улитки. Машина снова приближается к песчаной насыпи и роковой яме. Остановка. На этот раз нам приходится подкладывать сосновые ветки в самых опасных местах. Почти задевая боками деревья, Густель проскакивает через насыпь и с размаху выезжает на знакомую дорогу.
И вот опять развилка. Мы ничего не говорим, не переглядываемся. Каждый лишь с надеждой думает про себя: может быть, кобылу уже похоронили? Но ее даже не присыпали. Это ощущается по сладковатому трупному запаху.
Из бесформенно раздувшегося трупа с торчащими ногами тем временем вышел газ. Тело кобылы лопнуло и сжалось. Нам не по себе.
– Не останавливайся, поезжай дальше, скорей.
Темнеет, время поджимает.
В ночь на 2 августа мы добираемся до лазарета. Повсюду идут операции. Хирурги стоят за своими столами. Раненые прибывают бесконечным потоком.
Четыре часа утра, светает. Мы по-прежнему в операционной. Внезапно раздаются орудийные залпы. Похоже, стреляют немецкие батареи, но мы в этом не уверены. Раненые рассказывают, что наши танки нанесли ответный удар в направлении Великих Лук. Наступление прошло успешно, в некоторых местах нам удалось прорваться, однако Великие Луки по-прежнему остаются в руках русских. Без сомнения, русские стали очень сильными, сильнее, чем когда-либо прежде. Видимо, сейчас в их распоряжении есть большое количество батарей. Утром меня сменяют. Я могу немного отдохнуть. Только одной этой ночью в нашем лазарете была оказана помощь тремстам раненым, многие из которых находились в тяжелом состоянии. Что же будет дальше? Машины с водой все еще не вернулись, и где застряли наши грузовики, одному богу известно. Дело плохо.
Я не нахожу себе места, снова встаю и иду к раненым. С ужасом снова обнаруживаю человека, который после легочного ранения выглядит как надутый водолаз. Его срочно отвозят в операционную, и все повторяется точно так же, как с тем русским в Себеже.
Молниеносно я рассекаю шейную область. Изнутри с шумом выходит воздух. У раненого к тому же образовался клапанный пневмоторакс: в плевральной полости под большим давлением скопился воздух. Мы делаем пункцию грудной клетки, из отверстий наружу устремляется воздух. Несмотря на все усилия, уже слишком поздно: на столе перед нами лежит бездыханное тело.
Днем поступление раненых на какое-то время снижается, но к вечеру и с наступлением ночи ввиду драматического развития событий приток пациентов снова резко возрастает. До трех часов утра, сменяя друг друга, мы оперируем на разных столах.
Госпиталь переполнен до такой степени, что раненые лежат во всех коридорах прямо на соломе. Нам приходится перешагивать через них. Хуже всего то, что наш перевязочный материал, обезболивающие средства, медикаменты – короче говоря, все, что необходимо для операций, подошло к концу. Мы продержимся еще одну ночь, а дальше – ничего.
В соседнем лазарете такая же ситуация, они ничем не могут нам помочь. В отчаянии мы по-прежнему ждем возвращения отправленных грузовиков. Они никак не едут.
Звоню главному врачу корпуса.
– Будет сделано, профессор. Конец связи, – кричит он и вешает трубку.
Предположим, главврач армии даст свое согласие, но сколько еще придется ждать, пока они доберутся до нас, кто знает? События развиваются драматически: идет жестокая борьба. Русская артиллерия с каждым часом становится все сильнее, палит как сумасшедшая.
Всю эту ночь мы оперировали не отрываясь, приходилось рассчитывать на самые примитивные средства. Окна затемнены, удушливый воздух пропитан парами эфира. Время от времени, чтобы подкрепиться, выпиваешь глоток чая или кофе с омерзительным вкусом. Во всем виновата вода. Один молодой хирург не выдерживает, падает в обморок и выбывает из строя. Неудивительно, мы все уже на последнем издыхании. Странно, что молодые более чувствительны, чем мы, те, кто постарше.
Вдруг снаружи доносится гул и рев мотора. Что случилось? Произошло чудо! Два грузовика, несмотря на сломанную рессору, прибыли из Каунаса, доверху нагруженные санитарным материалом. Мы сразу же забыли про нашу усталость, мы спасены. Теперь снова можно как следует работать.
На нашей территории русские останавливают наступление. Пленные подтвердили, что двум нашим дивизиям, ведущим тяжелые бои у Великих Лук, противостоят девять русских дивизий, оснащенных тяжелой артиллерией. Ничего удивительного, что наши ребята перешли к обороне, а у реки Ловать началась так называемая позиционная война. Однако северный фланг нашей армии стремительно продвигается в направлении Холма, а с южного берега Ильмень-озера – к Старой Руссе. К югу от Киева, у города Умань, сейчас, должно быть, идет смертельный бой. Это значит, что под Смоленском удалось сжать огромное кольцо.
К нашему удивлению, вечером привезли новую партию санитарного материала. Главврач армии спешно отправил транспорт в Новосокольники.
Работу хирургов резко прерывает неожиданный воздушный налет русских. Вокруг разрываются бомбы. Пулеметная очередь строчит между домами. Появляются раненые.
В Новосокольники прибыл третий лазарет и уже открылся: на него легла основная нагрузка по оказанию помощи раненым. Мне удается освободиться и заняться другими вопросами.
Наш автомобиль тем временем кое-как починили. Механики сняли два рессорных листа с какой-то старой машины и приделали к нашей. Сердечно простившись со всеми, я снова занимаю место рядом с Густелем. Он заводит мотор, и автомобиль, покачиваясь, трогается с места. Мы не произносим ни слова. Каждый обреченно думает о лошади. Поскольку этот участок пути нам уже хорошо знаком, мы точно знаем, в каком месте на дороге будет развилка. У меня колотится сердце. Густель побледнел.
В последний раз мы останавливаемся около мертвой кобылы. Теперь в песке лежит лишь скелет. Бесцветные ребра торчат по отдельности, они уже не связаны между собой. Голый, бесцветный череп. В глазницах высохшие глаза. На какое-то время мы застыли в немом оцепенении.
Никогда раньше я не ощущал с такой силой бренность всего земного. Процесс разложения обретает глубокий смысл. Безжизненная материя стала существом, лошадью. Но это проявление жизни всего лишь временное явление. Однажды жизнь снова покидает созданный ею организм и распадается на свои неживые изначальные составляющие: газы, жидкости, соли, а ветер рассеивает их. Остается лишь скелет – известковое образование. Но и это со временем разрушается.