В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Киллиан Ханс

20 марта. Особый день. Сегодня начинается большое наступление группы Зейдлица под кодовым названием «Брюкеншлаг» с целью прорыва окружения под Демянском. В бой идут три дивизии, а также несколько подразделений группы Мейнделя, расположенные на правом фланге.

Операция «Брюкеншлаг» начинается с наступления на второстепенном направлении. Захватывают позиции русских на северной трассе, ведущей в Старую Руссу, затем сибиряков отбрасывают к устью Ловати. В отважном бою нашим танкам удается освободить северное шоссе. Тем самым существенно снимается нагрузка со Старой Руссы, нашей краеугольной крепости.

Два батальона наших егерей совершают налеты на пресловутый казачий перелесок

вблизи Старой Руссы. В двух местах им удается разбить позиции русских, но затем в результате мощного контрудара им снова приходится отступить на прежние позиции.

Сначала мы едем в Буреги. Туда с мест сражений на озере Ильмень уже доставили 57 новых раненых. Я работаю вместе со всеми до тех пор, пока не оказана помощь самым тяжелым. Потом мы снова отправляемся в дорогу.

Небо проясняется, открывается вид на широкое, уходящее вдаль Ильмень-озеро. Над каждым возвышением, над каждой ледяной глыбой танцуют белые вихри. Все дороги заметены бесконечными сугробами. Под Коростынью нанесло такую огромную гору, с которой не в состоянии справиться даже снегоуборочные машины. Сотни русских мужчин и женщин разгребают снег лопатами, чтобы расчистить дорогу. Участок пути от Коростыни до Нагова в ужасном состоянии. Что же творится на передовой в полевом госпитале в Заболотье? Мне туда срочно надо попасть. В районе Нагова мы опять сворачиваем на юг и едем сквозь высокие сугробы через Бакочино, Климково и Заболотье. В полевом госпитале уже вовсю кипит работа.

Непрерывно подвозят новых раненых на финских санях, запряженных крестьянскими лошадьми. В основном ранения легкие, помощь оказывается сразу. Наконец, мы отправляемся в Старую Руссу. К нашему удивлению, здесь царит необыкновенное спокойствие. Русские перестали штурмовать сей бастион и перебросили свои силы на другие позиции.

Несмотря на поражение под казачьим перелеском, положение внушает уверенность, поскольку северная трасса вновь освобождена и открыта для проезда, в чем я хочу лично убедиться. Для транспортировки раненых это было бы настоящим счастьем. Поэтому Густель отводит меня немного назад. Мы проезжаем мимо русских позиций, расположенных под откосом. В жизни своей мы не видели такого немыслимого количества окоченевших погибших солдат. Все тела припорошены снегом. Повсюду разбросана военная техника. Северная трасса действительно свободна, однако пока на ней не видно ни одного автомобиля. Всю ночь, что мы проводим в Старой Руссе, не смолкает шум боя.

На рассвете Густель отвозит меня в Григорово, расположенное на шоссе южного направления; там должны были разместить дивизионный медпункт егерей. По пути нас ожидает неприятный сюрприз. Машину останавливают перед блокпостом. Дальше не пропускают ни одно транспортное средство. В результате стремительной атаки сибиряки снова захватили Григорово и перерезали южную трассу. Вновь началась контратака.

Внезапно в небе появляются наши пикирующие бомбардировщики. Как ястребы, они устремляются вниз, жутко ревут сирены. С неба срываются тяжелые бомбы, земля содрогается. Сразу же в бой вступает пулеметный огонь. Бомбардировщики почти над самой землей уносятся на свой аэродром в Сольцах. Наступает очередь наших баденских истребителей. Мы стоим у блокпоста в ожидании. Спустя много часов трассу снова освободили. Сибиряки выбиты из Григорова, деревня захвачена. Наши люди устремляются бегом по снегу на другую сторону Полисти. Впереди них спасаются бегством сибирские стрелки.

Как только открывают дорогу, мы трогаемся с места. По южной трассе движение затруднено, продвигаемся очень медленно. Наконец-то после многочисленных остановок доезжаем до поворота на Григорово. Снегоуборочные машины уже расчистили эту часть пути. Мы пробираемся по узкой полосе дороги, с обеих сторон возвышаются огромные снежные сугробы. Развернуться или отклониться невозможно. Медленно

покачиваясь, машина ползет по снежной колее вдоль длинного канала, пока, наконец, сугробы не кончаются и мы не оказываемся прямо в назначенном месте. То, что открывается взору, не передать словами.

Дома разрушены, снесены или сожжены, развалины еще дымятся. Огромные деревья с корнем вырваны из земли и расколоты. Повсюду огромные воронки от бомб. Снег перемешан с комьями земли. Вокруг воронок обнажилась земля, прочертив темно-коричневые круги. Но самое ужасное – это наполовину обугленные, наполовину обнаженные тела мужчин, женщин и маленьких детей, вперемешку раскиданные посреди разрушенных сараев и крестьянских домов. У нас перехватило дыхание. Как только такое возможно? Неужели под давлением воздуха? Я чувствую, что задыхаюсь. На окрестных полях можно также повсюду увидеть мертвых сибирских стрелков в белой маскировочной одежде. Все лежат на животе головой к противнику. Там, где протекает замерзший ручей, бомбардировщики перевернули всю землю, сломанные старые ивы лежат на боку, раскинув в стороны свои мощные ветви.

Никого не волнует этот зловещий пейзаж. Закутанные люди без остановки нагружают повозки тяжелыми грузами или тащат к саням оставленные здесь ящики с боеприпасами. В снежную бурю егеря должны на своих мулах или крестьянских лошадях доставить боеприпасы на передовую. Животных совсем занесло снегом. С грив и хвостов свисают сосульки. Стоя прямо в снегу, они пытаются сбиваться в кучу. На них навьючивают новые грузы. Лошадям и мулам бросили сена, но ветер разворошил его и разносит по земле.

Ясно ощущается близость фронта. Мы – под куполом артиллерийского огня. Пулеметная стрельба, шум и свист снарядов, проносящихся над нами, настолько сильны, что приходится кричать, чтобы понять друг друга.

Приближается колонна плоских, привязанных друг к другу саней, на которых везут раненых. Всю вереницу тянет за собой одна-единственная лошаденка. Снежные вихри преграждают им путь. Но где же тут дивизионный медпункт? Мы оглядываемся. Невозможно себе представить, чтобы здесь, в разрушенном Григорове, можно было где-то разместить перевязочный пункт. Я спрашиваю одного из егерей. Он указывает на стоящий немного в стороне крестьянский дом, который по счастливой случайности уцелел после налета бомбардировщиков.

– Густель, останови машину, – кричу я ему, – только двигатель не глуши и пойдем вместе со мной!

Мы здесь ненадолго; единственную дорогу очень скоро так заметет снегом, что уже не проедет никакой транспорт.

Неровная тропинка ведет к крестьянскому дому, в котором должен находиться перевязочный пункт. Перед дверью стоят плоские сани. Санитары перекладывают закутанных раненых на носилки и несут в дом.

Вот на санях прибывает еще одна колонна раненых. Я иду вдоль ряда людей, склоняясь над каждым, чтобы прочитать записки, прикрепленные к одежде. Почти все серо-синего цвета. От мороза они впали в полную апатию, некоторые даже потеряли сознание. Руки, ноги окоченели, одеяла покрылись толстым слоем снега. Что же нам с ними делать? Есть ли какое-нибудь помещение, хоть сарай, в котором можно было бы отогреть раненых? Нет, ничего подобного здесь нет. Нужно ставить палатки, и как можно скорее.

Не так-то легко открыть дверь в крестьянскую избу, преодолевая напор ветра. Поднявшись по небольшой деревянной лестнице, я оказываюсь еще перед одной дверью, ведущей в чрезмерно натопленную, примитивную крестьянскую комнату. Здесь в плачевных условиях работает молодой врач. Посреди комнаты он соорудил полевой операционный стол, на котором лежит человек с черепным ранением. Раненый находится в бессознательном состоянии, повернутая набок голова уложена на соломенную подушку. Зона операции даже не покрыта тканью, рана вся на виду. И таким образом молодой доктор хочет провести операцию и вылечить человека.